Telum dat ius ...[оружие дает право]

— Ну, он привык комбинировать только на шахматной доске. Он хороший шахматист. Но вся логика шахмат лежит на плоскости. Она двухмерная. И эмоции при игре очень простые. Радость удачи или досада на себя, если плохо просчитал ходы. Рон, видимо, нашел для себя отдушину в шахматах. И часто ведет себя в жизни, как в этой игре. Все у него или черное, или белое. Или хорошее, или плохое. Я ценю это в людях. Я сама никак не могу понять, что мне нравится, а что нет. Всегда немножко и того и другого, а тут еще мозгошмыг в ухо свистнет — и все, полная неразбериха в голове.

— Ты не объяснила, зачем тебе Забини, — поторопил парень, посматривая на дверь душа.

— Ты уже оделся? — спросила Луна, поворачиваясь. Гарри как раз прицелился одной ногой.

— Нет! Погоди! — он бросил трусы и схватился за одеяло.

— Нет проблем! — Луна спокойно отвернулась обратно.

В этот момент дверь душа распахнулась и из него завернутая в простыню и с полотенцем на голове шагнула Гермиона. Девушки уставились друг на друга. Гриффиндорка с ужасом, а райвенкловка с приветливым спокойствием.

— Здравствуй, Миона, если ты пыталась завязать тунику, то один край у нее должен проходить над плечом. А так ты не пройдешь и тридцати шагов, как у тебя все свалится, и будет неловко. — Луна была сама безмятежность. — Так вот, Гарри, мне нужен этот слизеринец, потому что он эмпат. Он может почувствовать в голове Рона то, что не удается понять мне.

— Конечно, Луна! — почти заорал Гарри. — Я немедленно дам команду, чтобы его доставили сюда. Погоди немного, ладно? Мы только с Гермионой закончим мерить туники и хламиды, и тотчас Забини будет тут!

— Спасибо! — просияла девушка и пошла к двери. Остановившись на выходе она обернулась и посоветовала: — А тебе, Гермиона, к тунике лучше надеть на голову не чалму, а веночек из жасмина.

В глазах своей девушки Гарри увидел нечто особенное и приготовился выслушать все, что может услышать человек, который, занося любимую девушку в спальню, забыл запереть дверь…

* * *

За длинным столом в особняке на Гримо 12 было довольно многолюдно. Хотя, конечно, присутствующих было намного меньше, чем во времена полного состава ордена Феникса. По обе стороны стола сидели маги, не пожелавшие покоряться новым властям и порядкам. Во главе на специальной подставке стоял портрет в тяжелом багете. Все молчали. Свет в комнате был приглушен. И все это напоминало похороны итальянского мафиози. Но было два отличия. На портрете не было черной ленточки наискосок. И сам портрет был пуст. Все явно ожидали появления его обитателя. По правую руку от портрета сидел Бруствер Кингсли. Подбородок его был поднят, но глаза закрыты. Устал человек и, в ожидании собрания, отключился на пять минут. Рядом с ним сидел Ремус Люпин. Чисто одетый и ухоженный, хотя и с бледным и нездоровым цветом кожи лица. Он тихонько пересмеивался с близнецами, сидящими напротив, которые гоняли по столу две фигурки в мантиях пожирателей. Каждый из них управлял своей. Фигурки сначала поливали друг друга струйками воды, а потом, бросив палочки, сошлись на кулачках. Пожиратель Джорджа молотил противника по корпусу, а Пожиратель Фреда — по лицу. Наконец у одного из них отвалилась голова и покатилась прочь. Инвалид на голову повернулся и побежал за ней, а второй, догоняя сзади, лихо отвешивал ему пинки. Все сидящие скисли от смеха. Смеялся и Билл, и Ли Джордан, и даже Людо Бэгман.

— Прошу тишины, — недовольно сказал Кингсли, открывая глаза. В глубине портрета показалась темная точка. Все сразу замолчали. Точка росла на глазах, вытягивалась в высоту, и вскоре обрела контуры человека, неторопливо шагающего по тверди неизвестного происхождения. — Поприветствуем директора Дамблдора!

Кингсли встал, и все последовали его примеру. Дамблдор приблизился вплотную, и его лицо приобрело обычные для портретной живописи пропорции. Но предшествующее этому приближение оставило у всех впечатление, что старик подошел к форточке и теперь смотрит на них в нее. Казалось, из портрета даже сквознячком потянуло, или холодком — хрен его разберет. Короче, прохладно стало за столом. Бэгман зябко передернул плечами и заискивающе поклонился.

— Сидите–сидите! Чего вы вскочили? Здравствуй, Бруствер. Привет, ребята. О, Людо, и ты здесь? Билл говорил мне о тебе. Ты сделал правильный выбор. Все собрались?

— Артур и Молли не прибыли. Я связался с ними, говорят что приболели, — доложил Кингсли.

— Что–нибудь серьезное? — участливо спросил директор у Билла. Близнецы, которые, похоже, ничего не знали о болезни родителей, дружно повернулись к старшему брату.

— Похоже, просто простудились, — ответил тот, — Солнышко уже пригревает, а в тени еще холодно. У мамы небольшой жар, а у отца разболелась голова.

— Голова? У папы? Но он никогда не жаловался на голову! — брякнул Джордж.

Дамблдор слегка улыбнулся. Остальные рассмеялись.

— Мы все не молодеем. Когда–то все неприятности приходят в первый раз. Проблема в том, что они, узнав адрес, потом норовят вернуться. Держите меня в курсе о состоянии здоровья родителей.

Билл молча кивнул.