Тем, кто не любит

Она повернулась на постели и стала невидящами глазами смотреть в потолок. Лицо Наташи было мокрым и красным. Волосы, не высохшие еще после купания, прядями липли ко лбу.

– Я ненавижу всех вас! Всех! Всех мужчин на земле! Что вы сделали со мной! В кого превратили? В какое-то фантастическое, неправдоподобное существо, которое никогда не смеет открыть рот. Я должна только улыбаться и быть приятной! Всегда быть приятной! Приятной! Не доставляющей никому хлопот, всегда надушенной и причесанной! Всегда вежливой и интеллигентной! Постоянно делающей вид, что все в порядке, все прекрасно, все, как всегда, на недосягаемой высоте! – Тело ее содрогалось от истерического смеха.

Им постучали в стену. Серов два раза стукнул в ответ. Снял с шеи свисток и громко, переливчато засвистел. Просто так. Но за стеной услышали свист и отчего-то вдруг испугались. Стук больше не повторялся. Одна нога у Наташи свесилась на пол, и вся фигура выражала такое неподдельное отчаяние, что Серов выдержать не смог. Он подошел к ней, поднял, вытер полотенцем слезы с опухшего до неузнаваемости лица и сказал:

– Ну, не переживай. Уж про одного-то человека ты знаешь точно, что он тебя любит! Искренно, нежно, без нетерпения.

Она приподнялась на подушке:

– Кто?

Ей так нужно было услышать от него: «Конечно, я». А он хотел ответить: «Твой отец». Но сказал:

– Нирыбанимясо.

Она вздохнула и отвернулась к стене.

Он тронул ее за плечо.

– Ну, скажи, что ты хочешь?

Она молчала, равнодушно глядя перед собой. И он сказал за нее. Эти слова пришли ему в голову только что, неожиданно и просто:

– Ну, давай разойдемся. Если не хочешь со мной жить, я уйду. Правда, это будет не сразу, надо будет меняться, искать жилье… Несколько месяцев потерпи.

Она медленно убрала со лба спутанные волосы, разлепила губы.

– Я уже думала об этом. Наш дом – это твой дом. Если уж уходить – то мне. Но пока не гони меня. Я еще ничего не решила.

Он оскорбился. Значит, пока он сходил с ума от страха за нее во время всех ее болезней, пока он крутился волчком на работе, пока утрясал все хозяйственные дела, она что-то там решала?

Наташа опять замолчала. И вдруг Серову стало жалко ее и себя, жалко Катю, своего живущего теперь далеко сына, бывшую жену, покойную мать, всех людей, с которыми так или иначе он был близок. Он подумал, какая глупая штука – жизнь.

– Давай выпьем чаю, а то все вино да вино. И ведь, если сопьюсь, ты меня точно бросишь. Не будешь лечить!

Но пока он заваривал чай, она заползла на постель, отвернулась к стене и уснула. Он сел к низкому столику у выхода на балкон, на котором стояла ваза с завядшими уже длинными ветками сирени, и стал, обжигаясь, пить чай без сахара, закусывая каким-то черствым печеньем, случайно обнаруженным в тумбочке.

Он так и не заснул до самого утра. А назавтра самолет вернул их в Москву. Под дверью их номера до прихода горничной пылился свежий букет роскошной персидской сирени.

Это было прошлым летом. А в этом году с весны в их доме стало твориться что-то невероятное. Катя и Наташа ругались, причем Катя закатывала истерики в ответ на самое невинное замечание матери и бежала искать защиты у Вячеслава Сергеевича. Потом от всего этого наступило короткое спасение, потому что Катя поступила в институт и нашла там себе парня. Молодые съехали, и в доме наступил относительный покой. Осенью у Наташи случились серьезные неприятности: кто-то из завистников и недоброжелателей обвинил ее в излишней самостоятельности и нежелании делиться доходами. Эти неприятности на удивление сблизили Наташу и Славу. Они стали больше бывать вместе дома. Потом он стал отвозить ее на работу, а после работы выгадывал время, чтобы забрать.

Наташа выглядела прекрасно, на улицах Наташу называли девушкой, и как-то неожиданно, в один из летних вечеров, чистя зубы в ванной комнате, Вячеслав Серов без сожаления вспомнил, что почти за год он не видел никого из старых или новых приятельниц.

Как-то вечером, уже снова летом, он надушился, надел синий махровый халат и вошел в спальню. Наташа лежала поперек кровати на животе, положив голову на сложенные под подбородком руки, и читала «Историю Европы». Увидев мужа, она стала говорить о закономерности революций. Он сел рядом и вопросительно погладил ее твердую блестящую голень. Ногой она небрежно оттолкнула его руку и, перевалившись с живота на спину, с недовольной гримасой уставилась в потолок.

– Вечно ты не дослушаешь, что я тебе говорю! А потом «Новости» из телевизора принимаешь как откровение.

– Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!

– Жаль только, что мужчины предпочитают глубоких дур. Их ведь так легко, весело и безопасно любить!

С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и он не мог уже дать обратного хода.

Слава попытался ее обнять.