Темное солнце

Неферу обращала свою скорбь в ярость, что, по крайней мере, позволяло ей выплеснуть свое неистовство. Опустошив чашу, она даже не промокнула с губ гранатовые пятна и плюхнулась в первое попавшееся кресло, словно сломанная кукла, свесив руки, расставив ноги и откинув голову.

– Удрал, оставив мне ребенка… Своего ребенка! Нашего ребенка!

Когда ее блуждающий взгляд остановился на мне, она уцепилась за меня, как за швартовый крюк.

– Я каждое утро приносила к нему Моисея, это умиляло его, но этого недостаточно.

Мне стало понятнее, насколько Моисей важен для Неферу. Этот младенец не только позволил ей скрыть ложную беременность, которая вызвала бы насмешки всего двора, – он являл собой средство обнадежить фараона, стимулировать его, то есть вернуть к жизни. Она поступала как любящая, искренняя и пылкая женщина, и ее подлинная страсть, одержав верх над всяким сомнением, перечеркнула чудовищность ее обмана.

– Как Моисей?

Лицо Неферу осветилось.

– Иди за мной!

Она почти не покачивалась, словно бы простое упоминание о сыне вернуло ей уверенность в себе и восстановило пошатнувшееся от алкоголя равновесие. Я последовал за ней в погруженную в полумрак и благоухающую жасмином пристройку, где под присмотром Иохаведы спал Моисей.

Ребенок расцвел, кормилица тоже. От них, розовых и пухлых, в комнате так и веяло чувственным и трогательным здоровьем; комната дышала их блаженством, которое смягчало идущий снаружи свет и ласкало легкую завесу над колыбелью, так что казалось, будто она танцует.

Мы вместе склонились над спящим младенцем, и мне в нос тотчас ударил едкий, кислый и пряный запах дыхания Неферу, явно перепившей вина. Ноздри младенца затрепетали, веки поднялись. Увидев принцессу, он улыбнулся и раскинул ручки.

– Какое чудо! – глядя на того, кто принял ее и не осудил, прошептала принцесса.

К ней тихонько приблизилась Птахмерефитес и дрожащим голосом объявила:

– К тебе Сузер, принцесса.

Неферу вздрогнула, ее лицо исказилось. Глаза заметались в поисках выхода. Мгновение спустя она достала из колыбели ребенка, прижала его к себе и устроила его головку возле своей груди.

В комнату вошел Сузер. При исхудалом лице он умудрялся быть рыхлым, как если бы весь жир, которому следовало бы расположиться на щеках и подбородке, стек и скопился ниже, на уровне живота и бедер. Его физиономия хирела, тогда как тело благоденствовало. Обведенные бурыми кругами печальные глаза придавали брату Неферу тоскливый и суровый вид.

Он поздоровался с сестрой и неприязненно указал на меня:

– Это кто?

– Никто. Мой лекарь.

Я не прокомментировал эту выходку, которая растворила меня в обстановке комнаты. Сузер поднял брови:

– Неужто ты страдаешь, Неферу?

– Постоянно, ужасно.

– От чего?

Неферу изобразила полное изнеможение и смиренным тоном ответила:

– Пожалуйста, дозволь своей сестре ее маленькие тайны.

На лице Сузера мелькнула гримаса раздражения, он глянул в мою сторону и издевательски произнес:

– В любом случае, если мне захочется узнать, я допрошу вот этого.

После чего он уставился на младенца, чья мордашка была частично скрыта грудью Неферу.

– Как? Ты кормишь? А ведь не хотела.

– О, он так хотел этого… Я сжалилась над ним. Верно, Иохаведа?

Кормилица зарделась.

– Грудь у меня теперь отвратительная, – продолжала Неферу. – Уродливая! Впрочем, это не важно, в ближайшие годы ее будет видеть только Моисей.

Я начинал догадываться о третьей функции ребенка: ему предстояло быть защитой от Сузера. Благодаря малышу она сможет держать своего брата на расстоянии в надежде, что не вызовет у него ни малейшего влечения.

Тот недовольно скривился и поджал губы. Казалось, говорение требует от него усилия; и это впечатление еще подкреплял звук его хрипловатого голоса:

– Принцессы не обременяют себя кормлением грудью. Наша мать никогда не снисходила до такого. Ты чересчур потакаешь его капризам, Неферу.

Прежде всего эти слова означали: «Ты уступаешь капризам своего сына, а не своего брата».

– Он – все, что осталось у меня от отца, – вздохнула она.

– Нет, – возразил Сузер. – От нашего отца тебе остался я.

Из осторожности Неферу согласилась. Сузер поочередно внимательно оглядел малыша и его подложную мать.

– Какого цвета у него волосы? Рыжие?

– Да нет, это младенческий пушок, цвет еще изменится.

– Он на тебя не похож.

– Правда?

– На отца тоже.

– Я того же мнения. У Моисея уникальная внешность, исключительная. С самого своего появления на земле он осмелился быть самим собой. Он станет необыкновенным человеком.

Сбитый с толку воодушевлением Неферу, Сузер нахмурился.

– Надо достроить гробницу отца. Я повелел нашим генералам, чтобы они доставили нам побольше новых пленников для строительных работ. У нас есть семьдесят дней. Потом Дом Вечности выдаст нам мумию, и мы организуем грандиозное погребение.

Неферу кивнула. Сузер приблизился к ней, понюхал воздух и удивился:

– Странный запах…

Он вдыхал исходившие от Неферу винные пары. Она воскликнула:

– Не подходи! Моисей только что покакал.

Понюхав пеленки, она сделала вид, что проверяет, и скривилась от отвращения.

– Точно… Я им займусь.