Темнота в солнечный день

Барабаны грохали«Марш энтузиастов»,только входят соколыв штопор слишком часто.Входят в штопор соколы,шелестят измены…чем вокруг да около,

лучше б откровенно.Лихо и непрошено,метко и унылонаповал из прошлогобудущее било…

– Всё, Юлечка, – сказал Митя, вновь склонившись к ней. – Называется «Выстрелы из прошлого».

– Красиво, – заключила Юлька. – Совсем как настоящие, я имею в виду те, что печатают. А почему ты не печатаешься?

– Долго объяснять, – сказал Митя.

– Только грустные, еще больше, чем у Левитанского. Погоди-ка…

Юлька заботливо застегнула ему рубашку до самого верха и совершенно женским взрослым голосом дала совет из тех, который у женщин звучит приказом:

– И куртку застегни, простудишься. Уже не лето.

– Да не холодно мне…

– Не ври и героя-полярника не изображай. Я ж и щекой, и ладонью чувствовала, что тебя познабливает. Ну?

Митя, посмеиваясь про себя, куртку все же застегнул: когда женщину тянет на заботу, остановить ее не легче, чем танк, когда у тебя нет гранаты…

– Митя, – сказала Юлька. – А стихотворение у тебя про любовь, правда? Девушка героя бросила, а он ее до сих пор любит… Я правильно поняла?

– В который раз убеждаюсь, Джульетта, что ты умница, – усмехнулся Митя. – Читал у меня этот стих знакомый студент, давал парочке друзей – так вот, они этого не поняли. Сказали, красивые стихи, и все.

– Так у меня же женское чутье. И женская интуиция, – сказала Юлька. – Митя, нескромный вопрос можно? Конечно, если я сглупила и тебе будет неприятно, ты не отвечай…

– Ну-ну, валяй, – с любопытством сказал Митя.

– А ты это не про себя писал?

Митя рассмеялся совершенно искренне:

– Мимо, Джульетта. Вот как-то так получилось, что не было у меня в жизни ни счастливой, ни несчастной любви. Школьные влюбленности не в счет – это такая детская болезнь вроде кори. А вот во взрослые года не было ни счастливой, ни несчастной. Одна личная жизнь – как тут еще назовешь. Интересно, это хорошо или плохо?

Немного подумав, Юлька заключила:

– Если не было несчастной – это, наверно, хорошо. А вот то, что не было счастливой, – наверно, плохо. Я думала, уж в твои-то годы счастливая любовь у всех бывает…

– Романтичное ты все-таки у меня создание, – сказал Митя и добавил вкрадчиво: – А может, и хорошо. Будь у меня счастливая любовь, мы бы с тобой сейчас здесь не сидели…

– Ой, и правда! – воскликнула Юлька чуть испуганно. – Я и не подумала… В самом деле…

С Юлькой он расставался на их обычном месте, в начале квартала, в конце которого стоял ее дом. Не стоило светиться. Он сам вырос в Миусске в таком же квартале и знал, насколько он похож на деревню – вроде и окна не горят, и на улице никого не видно, а потом оказывается, вся улица знает, кто проходил и с кем (по этой причине в светлое время они встречались вообще на соседней улице, на автобусной остановке). Предварительно скормил Юльке мускатный орех и пару мятных конфеток: хотя родители и смирились с бокальчиком вина на торжестве вроде мнимого сегодняшнего «дня рождения», могли вызвериться из-за запаха табака – такая уж у родителей непостижимая логика, отнюдь не только у Юлькиных.

Оставшись в одиночестве, в самом благодушном настроении, он призадумался, что делать дальше. Хмель почти выветрился, и не мешало бы догнаться еще немножко. Но возвращаться во времянку, где долго еще не угомонятся (завтра всем во вторую смену), означало бы непременно рано или поздно оказаться в очереди к Лорке, а после сегодняшнего вечера с Юлькой этого совершенно не хотелось. Такое ощущение, что этого вообще больше не хотелось – после ночей с Мариной.

Вот только Марина второй день лежала на обследовании в клинике МПС и должна была там провести еще дней несколько – Акимыч сказал, ждут то самое шантарское светило, именитого глазнюка, наконец-то собиравшегося сюда на гастроли, или как там это называется у медицинских светил.

Дома – никаких забот. Перед тем как поехать во времянку, он Пирата выгуливал не меньше часа, пес терпеть привычен.

Оставалось одно – взять бутылочку винца, но не просто так, а с серьезной мыслью…

Времени было без десяти двенадцать. Ночи, естественно. Все магазины закрылись в одиннадцать, но Митино знание города простиралось на самые разнообразные области аюканской жизни – в том числе и кое-какие сугубо местные секретики…

Свернув налево и пройдя четыре квартала, он вышел к «магистрали» – ярко освещенной и асфальтированной Архызской улице (таких «магистралей» на три десятка здешних улиц было всего три). Чуть отступив от тротуара по сравнению с соседними домами, стоял маленький, в два окошечка, продуктовый магазинчик. На двери, понятно, красовался косой накидной засов (в точности такой, как на подломленном ими ларьке), а в окошечке над дверью тускловато помигивала желтая лампочка сигнализации. Для человека несведущего магазин был закрыт ровно в одиннадцать, как и предписано правилами советской торговли.