Темные кадры

Всеобщее волнение, фотографы безостановочно снимают сидящих за столом.

– Мои сотрудники… – величественный жест сначала в правую сторону, затем в левую, сопровождаемый синхронным опусканием век, исполненным со слаженностью скандирующих фанатов, – присоединились ко мне в этом душевном порыве, за что я им искренне признателен. Каждый из них в частном порядке также подал жалобу. Все они будут отозваны. Мсье Деламбр предстанет перед судом за те деяния, что он совершил, но гражданские истцы отстраняются, оставляя место правосудию.

По обе стороны от господа сподвижники не позволили себе и тени улыбки. Осознают свою историческую роль. Дорфман только что набросал эскиз нового витража из истории капитализма: «Хозяин проявляет милосердие к отчаявшемуся безработному».

Только теперь я осознал, какую важность придает Александр Дорфман тем десяти лимонам. Скорее всего, в кулисах «Эксиаль» поднялся немалый шум, потому что он решил оттенить общую картину новыми красками, да еще неслучайного оттенка. Прекрасный девственно-белый, Христов цвет. Белоснежность невинности.

– Разумеется, ни «Эксиаль», ни его сотрудники не помышляют оказывать давление на правосудие, которое должно осуществляться в независимом порядке. И тем не менее наш жест милосердия призван послужить призывом к снисходительности. Призывом к великодушию.

Гул в зале. Известно, что наши руководители высшего звена не чужды величия, достаточно глянуть на размер их зарплат, но подобное величие души – от этого невольно наворачиваются слезы.

– С точки зрения Люси, отзыв гражданских исков может сильно повлиять на решение суда, – говорит Николь.

Люси мне тоже так сказала. А я думаю, что этого далеко не достаточно, но молчу. Посмотрим. Процесс начнется через четыре или пять месяцев. Похоже, в рекордно короткие сроки. Не каждый день самый известный безработный Франции предстает перед судом присяжных.

На экране Дорфман повышает голос:

– Однако…

Тишина восстанавливается не сразу. Дорфман отчеканивает каждый слог, дабы донести Его слово:

– Однако… данная инициатива не призвана служить прецедентом.

Сложная фраза, особенно для Первого канала.

Упростить. Вернуться к коммуникативным универсалиям.

– Наш жест является исключением. Пусть те, кого может вдохновить пример мсье Деламбра, – (взрыв во всех кафе Сарквиля), – знают, что наша компания со всей решительностью осуждает насилие и будет преследовать по закону – причем без всякого послабления – любого, кто допустит насильственные действия по отношению к имуществу или персоналу, принадлежащим нашей компании.

– И никто не обратил на это внимания, – говорит Николь. – С ума сойти, а?

Я не понимаю, о чем речь. И она это видит.

– Дорфман говорит об «имуществе и персонале, принадлежащим нашей компании», – поясняет Николь. – Это же чудовищно.

Нет, я ничего не понимаю.

– Имущество – ладно, но люди, Ален! Они же не «принадлежат» предприятию!

Не подумав, я ответил:

– А меня это не шокировало. В конце концов, все, что я сам сделал, было сделано ради того, чтобы снова «принадлежать» предприятию, разве нет?

Сраженная Николь замолкает.

Она меня поддерживает. Во всем. И будет поддерживать до конца.

Но наши миры разбегаются в разных направлениях.

– Вот, посмотри, – говорит Николь.

Она роется в сумке. Фотографии.

– Я переезжаю на новую квартиру через две недели. Грегори очень мил со мной. Он приедет с приятелями, чтобы помочь перебраться.

Я слушаю рассеянно, потому что поглощен фотографиями. Угол съемок, освещение – Николь постаралась представить новое жилье в выгодном ракурсе, но тут уже ничего не поделаешь. Полная жуть. Она говорит о переезде, об очень милых соседях, двух днях отгула, но стоит мне глянуть на снимки, и мне просто становится дурно. Она сказала, на каком это этаже, но я прослушал. Кажется, на двенадцатом. Мне предлагаются многочисленные виды Парижа вдали. В торговле недвижимостью, когда подчеркивают открывающуюся панораму, обычно это дурной знак. Я не задерживаюсь на фотографиях неба.

– Можно есть на кухне… – говорит Николь.

Блевать там тоже можно. Паркет с мелким узорчиком времен семидесятых. Жесткие прямоугольные объемы, достаточно глянуть на фото, так и слышишь эхо голосов в пустых комнатах, а ночью перебранку соседей за тонкой перегородкой. Гостиная. Коридор. Спальня. Еще одна. Ровно то, что я ненавижу. Сколько может стоить подобное дерьмо? И на это она обменяла нашу почти выплаченную квартиру?

– Почти выплаченная – это еще не выплаченная, Ален. Не знаю, в курсе ли ты, но у нас проблемы с деньгами!

Я чувствую, что не надо ее злить. Николь на грани отчаяния, близкого к взрыву. Она открывает рот, я закрываю глаза, ожидая снаряда, но она выбирает иносказание. Обводит рукой окружающую нас обстановку:

– Ты ведь тоже решил сменить место жительства!

Удар ниже пояса. Я бросаю фотографии на стол. Николь забирает их, кладет в сумочку. Потом смотрит на меня:

– Лично мне плевать на квартиру. С тобой мне было бы хорошо где угодно. Все, чего я хотела, – это быть с тобой. А без тебя, там или тут… По крайней мере, разделались с долгами.