Тёмные скалы

Стало совестно. Сейчас он любил бога иначе – заискивая, выслуживаясь, как умел. Отец Лоуренс не скупился на похвалу за добротную работу, но Марвину казалось, что каждое движение клюкарзы, выверенное и точное, складывалось в собственный псалом. «Посмотри, Господи, как хорош я теперь, как смирен дух мой, как неприхотлива плоть! Ты же станешь держать меня под крылом своим?..»

С залива ощутимо тянуло прохладой, но пути ещё предстояло немало – ходьба непременно согреет. Марвин прошёл пару или тройку миль, прежде чем Брайфилд-Холл предстал перед ним во всём утончённом великолепии. Подъездная аллея, огромные кованые ворота с золочёным орнаментом, трехэтажный дом белого кирпича – с виду всё было настолько безупречно, что Марвин на миг застыл в недоумении. Не то чтобы он ожидал увидеть хаос застройки, но причина, по которой его позвали сюда, казалась очевидной: управляющему требовался человек, способный приглядеть за работой столяров, декорировавших фасад. Так сказал и отец Лоуренс. Что ж…

Двое мужчин – старый и молодой – стояли у ворот; приблизившись, Марвин услышал, как молодой с почтительным поклоном произнёс: «Да, милорд», а затем споро зашагал по дорожке к дому.

Старик-хозяин остался стоять, заложив руки за прямую спину и взирая на Марвина со снисходительным бесстрастием. Чёрное суконное пальто ладно сидело на его худощавой фигуре, начищенные ботинки сверкали ничуть не хуже сапфира в булавке для галстука.

Марвин смутился – серый костюм для воскресной службы, который ещё вчера представлялся ему вполне сносным, сейчас казался жалким и ветхим. Чтобы не думать об этом, он вгляделся в тонкокостное лицо лорда – человеческие черты, складывающиеся в возвышенную одухотворённость или грубую бездуховность, выражающие ли холодность, добросердечие, озорство, надменность – занимали его с малолетства.

Эшвуд заговорил первым.

– Мистер Койн, полагаю? – его глаза (на удивление ясные!) улыбались больше, чем губы, наполовину упрятанные за аккуратным валиком совершенно седых усов. – Уже не чаял увидеть вас здесь сегодня. И, как вы могли заметить, собрался немного прогуляться.

– Простите, лорд Эшвуд, – Марвин остановился на почтительном расстоянии, не осмеливаясь двинуться ни вперёд, ни в сторону. – Повозка сломалась в глухом месте, и я решил, что доберусь пешком скорее, чем достану другую.

– Давайте пройдёмся, – набалдашник тонкой трости указал на дорогу. – Так вы шли пешком от самого Норт-Брея?

– Нет, лорд Эшвуд, всего лишь треть пути.

– Вы выносливы, однако.

– С божьей помощью.

Эшвуд – как и сам Марвин – был немалого роста; титул, горделивый взгляд и шёлковый цилиндр возвышали его ещё на десяток дюймов. Кровельщики рассказывали, что большую часть земли хозяин сдаёт в аренду, а на острове бывает наездами, но Брайфилд-Холл ни дня не находился в запустении – стараниями многочисленных слуг.

– Стало быть, последний месяц вы трудились над возведением церкви Святой Анны в Норт-Брее, мистер Койн?

– Верно.

– Чем же вы занимались до того, как прибыли на остров?

– Работал в отделочной мастерской при часовне в Вудшире, лорд Эшвуд.

Брови Эшвуда сдвинулись к переносице – он будто бы ожидал услышать что-то другое, но иного ответа у Марвина не было.

– Очень хорошо. И каким вы находите Нодленд, мистер Койн?

Внезапный вопрос, высказанный весьма дружелюбным тоном, немало озадачил. Сейчас Эшвуд обращался к Марвину как к гостю, а не наёмному работнику. Стараясь не выказывать удивления, он проговорил сдержанно и кратко:

– Здесь очень красиво.

– Вы думаете? – Эшвуд заметно оживился – даже его тонкие, затянутые в перчатки пальцы весело заиграли беззвучную мелодию на набалдашнике трости. – Это, безусловно, так. Я люблю этот остров. Знали бы вы, как сильно я его люблю, – он сощурился, посылая вдаль полный нестарческой страсти взгляд. – Отец Лоуренс крайне положительно отзывается о вас, мистер Койн. Он считает вас добропорядочным христианином и отличным работником.

– Смею надеяться, что он не преувеличивает моих достоинств, лорд Эшвуд.

– Ну! Ну! Скромность, конечно, из добродетелей, но у меня нет причин не доверять мнению отца Лоуренса. Итак, мистер Койн, если учесть ваш нынешний род занятости, дело у меня к вам не совсем обычное. Много лет назад в академии художеств вас знали как превосходного живописца. И я был бы признателен, если бы вы поработали над картиной для меня.

Марвин замер на месте как вкопанный. Никто не обращался к нему с подобными просьбами уже лет семнадцать, и зачинающаяся слава выгорела так же быстро, как некогда уютный дом на Оук-стрит. И здесь, сейчас нашёлся человек, который – боже правый – помнит?.. К чему это? Не к добру же, в самом деле? Дыхание сбилось – наверное, горло сильно сдавливал шейный платок, – и Марвин ослабил его нервным движением.

– Мне очень жаль, но я больше не пишу.

– М-да, наслышан, – Эшвуд тоже остановился, поглядел прямо в глаза. – Вы ведёте жизнь честного труженика, и это похвально. Но, помилуйте, из деятеля искусств – в простого ремесленника… Отчего вы не пишете? Разочаровались в призвании?

– Разочаровался, лорд Эшвуд.