Темный бог вечности

– Вы чем-то обеспокоены? – спросил Генеральный Акционер у сэра Санатора, проводив Координатора задумчивым взглядом. – Эта леди Боди ваш человек?

– С чего Вы взяли? Вовсе нет. Я впервые о ней слышу, – Санатор торопливо отвернулся и плеснул себе в бокал из первой же подвернувшейся бутылки. Впрочем, это оказался именно тот самый разрекламированный "Можайский сучок".

6

Как только шедшие в авангарде платформы с курсантами пересекли внешний створ центрального шлюза шахтоквартала, они наткнулись на баррикаду, наспех набросанную поперек путепровода из всяческого несерьезного хлама. И тут водитель головной машины совершил непростительную, можно сказать, роковую ошибку. Не обратив внимания на отсутствие на баррикаде защитников, он с веселыми воплями устремился вперед.

– Стой, придурок, стой! – заорал Гронкс дурным голосом, однако было уже поздно. Головная платформа под веселые вопли облепивших ее курсантов сходу врезалась в баррикаду.

Грохот взрыва ударил Ховрина по ушам, рванул по нервам, заставил подпрыгнуть и тут же сжаться в комок. Он испуганно посмотрел на Гронкса. Гронкс стоял, намертво вцепившись в поручень, лицо его было белым, глаза остекленевшими. Ховрин перевел взгляд вперед, туда, где над местом взрыва еще клубился дым. Все, что осталось от платформы после взрыва фугаса, можно было бы собрать метелкой в детский совок.

Хохот, вопли и дикие песнопения, с которыми колонна неслась к Городу, прекратились в одно мгновенье. Курсанты как-то разом осознали, что они находятся не на увеселительной прогулке, а в боевом походе, что относиться к этому факту надо со всей возможной серьезностью, если хочешь остаться в живых, разумеется. Курсанты хотели.

В течение следующих нескольких минут коммуникаторы в каждом курсантском шлеме содрогались от истошных воплей Гронкса, фразеологическую базу которых составляли ни разу не повторившиеся выражения резко пониженной цензурности, а смысл укладывался в нехитрые вопросы: вы… эти самые… совсем уже это самое, или почему?!. У вас, у этих самых, что ли мозги в этом самом месте, или как?!. И сами вы это самое, или, может, что?!. Монолог закончился железноголосым обещанием собственноручно лишить хоть сколько-нибудь выдающихся частей тела всякого, кто впредь попробует выпендриваться, причем слова новоиспеченного коммодора убедительно прокомментировал новый оглушительный взрыв, начисто снесший внутренние ворота шлюза. Из шахты по ним шарахнули явно нехилой ракетой. Хорошо еще на этот раз никто не пострадал.

– Помните, наша цель в Городе не нарушантов кногтить, а разблокировать шмон-тоннели, – орал Гронкс. – Валим вниз до самого конца шестого уровня на полной скорости, и ни в какие затяжные драки не ввязываемся. Каждая рота берет на себя одно полотно путепровода – первая первое, вторая второе и так далее. Платформам в ротах рассчитаться на первый – второй – третий. Каждый номер, кроме головной и арьергардных машин, берет на себя один этаж штреков, выходящих на путепровод, головная стреляет только по целям на самом путепроводе, а арьергардная прикрывает колонну сзади. И стрелять настильно, аккуратно, глядите у меня, сволочи! Шмальнете по полотну дороги, так всей колонной в шахту и загремим.

В коммуникаторе Ховрина назойливо зазудел приват-сигнал и включилась выделенная линия связи.

– Стас, – несмотря на то, что линия была защищена от прослушивания, Виктор Бюллер говорил таинственно приглушенным голосом. – Стас, помяни мое слово, тут что-то не чисто. Не похоже все это на стихийный грабеж. Тут чувствуется, знаешь ли, рука… организовано тут все, и нас тут явно ждали. Не вляпаться бы…

– Может, вылезешь? – зашипел Ховрин.

– Я серьезно, а ты ваньку валять, – обиделся Бюллер.

– Серьезно ты… мать твою! Да весь этот "бунт" так воняет, что хоть противогаз надевай!

– Может, это агентура Старой Дамы?

– Нет. Эти бы уже давно прекратили всяческие беспорядки. Железной рукой. И в курсантов они бы не стреляли. Они бы нами командовали, а мы все тут же бы и исполняли бы. Как миленькие… Сиди и не дергайся. Говорю же, что выбора у нас нет.

В каком-то смысле этот самый Гронкс оказался просто бесценным человеком. Уважения к собственности он был лишен совершенно, а посему и вопросами сохранности чужого имущества озабочиваться не желал. Все, что мешало продвижению колонн, просто сметалось с пути. Любому человеку, не успевшему убраться с дороги, оставалось только пенять на себя самого. Ценность человеческой жизни была для господ курсантов понятием сугубо умозрительным и отвлеченным, к прозе жизни отношения не имеющим совершенно никакого.