Темный карнавал

– Вечер утра мудренее, – проговорила мать, опуская над ним крышку. – Обмозгуй как следует. Может, к закату у тебя появятся другие мысли.

– Ладно, – задумчиво отозвался отец. Крышка захлопнулась.

– Спокойного утра, дорогой.

– Спокойного утра, – донесся из ящика приглушенный голос.

Солнце поднялось над горизонтом. Мать поспешила наверх готовить завтрак.

Сеси Элиот была из числа тех, кто Странствует. Выглядела она обыкновенной восемнадцатилетней девушкой. Но ведь ни у кого из Семейства внешний вид не совпадал с внутренней сутью. С клыкастыми, ползучими тварями или с ведьмами на помеле они не имели ничего общего. Жили по маленьким городкам и фермам, разбросанным по всему свету, просто и незатейливо выстраивая и приспосабливая свои таланты к требованиям и установкам переменчивого мира.

Сеси Элиот проснулась и плавно прошлась по дому, мурлыкая себе под нос песенку.

– Доброе утро, мама!

Она спустилась в подвал – проверить все просторные ящики из красного дерева, смахнуть с них пыль и убедиться, что каждый плотно закрыт.

– Отец, – проговорила она, полируя один ящик. – Кузина Эстер, – заметила она, осматривая другой, – приехала погостить. А это, – постучала она по третьему, – дедушка Элиот. – Внутри зашуршало, точно встряхнули папирусный свиток. – Странная у нас семейка, разношерстная, – размышляла она, поднимаясь по лестнице на обратном пути в кухню. – Кому ночь слаще конфетки, кому хуже горькой редьки; одни бодрствуют, как мама, по двадцать пять часов в сутки, другие, вроде меня, дрыхнут пятьдесят девять минут из шестидесяти. Сони разного сорта.

Сеси приступила к завтраку. Взявшись за абрикосовый компот, она заметила пристальный взгляд матери. Отложила ложку.

– Отец передумает, – сказала она. – Я покажу ему, как хорошо, когда я под рукой. Я ведь семейная страховка, должен же он это понимать. Погоди только немного.

– Ты была во мне совсем недавно, когда я спорила с отцом? – спросила мать.

– Ну да.

– Вот мне и показалось, будто ты смотришь моими глазами, – кивнула мать.

Сеси кончила завтракать и поднялась в спальню. Сложила одеяла и чистые прохладные простыни, потом улеглась поверх покрывала, закрыла глаза, пристроила тонкие белые пальцы на небольшой груди, откинула на подушку изящную, изысканно выточенную головку с пышной копной каштановых волос.

И отправилась в Странствие.

Ее сознание выскользнуло из комнаты, пронеслось над двором с цветочными клумбами через поля, через зеленые холмы, через старинные сонные улочки Меллин-Тауна и, оставив позади влажную низину, влилось в порыв ветра. Весь день она будет летать куда вздумается. Вскочит в собаку, посидит там и ощутит касания песьей щетины, погрызет сахарную косточку, внюхается в резкий запах мочи у стволов деревьев. Слух у нее станет собачьим. Начисто забудет о строении человеческого тела. Примет очертания собаки. Это нечто большее, чем простая телепатия: выскочить из одной трубы и нырнуть в другую. Это полное перемещение из одной среды вокруг какого-то тела в другую вокруг иного. Переселение в собак, обнюхивающих деревья, в мужчин и старых дев, в птиц, в детей, играющих в классы, в любовников на утренней постели, в потных рабочих, занятых копкой, в розовые дремлющие мозги младенцев в материнской утробе.

Куда ж ей направиться сегодня? Сеси приняла решение – и устремилась вперед!

Когда минуту спустя мать на цыпочках подкралась к двери спальни, то увидела Сеси недвижно лежащей на постели: грудь у нее не вздымалась, лицо было спокойно. Сеси уже здесь нет. Мать с улыбкой кивнула.

Утро прошло. Леонард, Бион и Сэм отправились на работу, вслед за ними Лора и сестра-маникюрша; Тимоти снарядили в школу. Дом затих. В полдень слышались только возгласы игравших на заднем дворе трех младших кузин Сеси Элиот: «Миндаль и коринка – гроб и корзинка». В доме всегда болтались то кузины, то дядюшки, то внучатые племянники и племянницы: они возникали и пропадали – как струя воды из крана исчезает в сливном отверстии раковины.

Кузины прекратили игру, когда высокий громогласный человек грохнул кулаком во входную дверь и, едва мать успела ее открыть, ворвался в дом.

– Это же дядюшка Джон! – задохнувшись, вскричала младшая из девочек.

– Тот, кого мы ненавидим? – переспросила вторая.

– Что ему нужно? – воскликнула третья. – Он зол как черт!

– Нет, это мы на него злимся, вот что, – гордо пояснила вторая. – За то, что он сотворил с нашим Семейством шестьдесят лет тому назад и семьдесят лет тому назад, а еще двадцать лет тому назад.

– Слышите? – Все трое прислушались. – Он взбежал наверх!

– Кажется, плачет.

– А взрослые разве плачут?

– Еще как, глупышка!

– Он в комнате у Сеси! Кричит. Хохочет. Молится. Плачет. То воет, то ноет, то жалуется – все сразу!

Младшая сама расплакалась. Она бросилась к двери подвала:

– Проснитесь! Вы, там внизу, – проснитесь! Вы – в ящиках! Дядюшка Джон здесь, и у него с собой кедровый кол! Я не хочу, чтобы мне пробили грудь кедровым колом! Проснитесь!

– Ш-ш-ш, – прошипела старшая. – Нет у него с собой кола! И тех, кто в ящиках, все равно не разбудишь. Слушайте, вы!