Темы с вариациями (сборник)

– Когда я в свое время собиралась издавать мою книгу о Гёте, то они там, в редакции, всячески заставляли меня вставить в текст его известное высказывание о «Фаусте» и «Девушке и смерти». Я считаю и тогда считала эту фразу как раз ошибочной, поэтому я отказалась вставить ее в книгу. И на большом редсовете в издательстве Академии покойный Вавилов, проходя мимо меня, наклонился и сказал: «Мариэтта Сергеевна, не упорствуйте! Они все равно эту фразу вставят!» И они… ее… вставили. А теперь, когда должно выйти повторное издание, они захотели ее выбросить! Но уж этого-то я ни за что не разрешу сделать.

Объект собеседования уточнился. Оно продолжалось все в том же панегирическом наклонении. Я чувствовал, что еще немного – и я просто взорвусь от ярости. Не желая, чтоб это случилось, тихонько спустился с полки и начал надевать ботинки. Как раз в этот момент мое лицо оказалось прямо над микрофоном слухового аппарата.

– Вы уходите? – спросила старушка, протягивая мне микрофон прямо в рот.

И тут бес меня попутал: вместо того чтобы промолчать и удалиться, я не выдержал и, глядя ей прямо в очки, почти заорал сдавленным тенором:

– Я больше не могу этого слышать! Этот человек стоил нашей стране шестьдесят миллионов жизней!

Лишь замолк, старушка мгновенно сделалась малиново-красной и дико заверещала:

– Фашист!! Фашист!! Негодяй!! Ступай сейчас же вон отсюда!! Вон!! Фашист!! Фаш… – Она начала захлебываться и как-то странно заводить глаза. Я счел за благо поскорее выскочить в коридор, слава Богу, оба ботинка уже были надеты.

Около самого купе, с выражением живейшего интереса на лице, стоял Илья Зверев, тут же спросивший:

– Что это ты ей такое сказал, от чего она вопит на весь вагон?

– Да понимаешь, они там Иосифа расхваливали, я не выдержал, сказал кое-что.

– Э-э-э, брось! Плюнь ты на нее и на ее Иосифа! Пойдем ко мне. У меня есть вареная курица. Утешишься, потом в шахматы поиграем.

Съели курицу, поиграли в шахматы… эдак провели часа три. Я затосковал, но потом все же вспомнил, что у меня билет на собственное место, и отправился в логово врага. Как только я откатил дверь, старушка мгновенно завелась:

– Фаш!.. – начала она на высокой ноте, но, по-видимому, тоже сообразила, что у меня билет на верхнюю полку и в этом уже ничего не изменишь…

Я вскарабкался на место.

– Что он делает? – проскрипело внизу.

Вопрос был задан «бывшему представителю», который со своей нижне-диагональной позиции мог меня наблюдать. Тот ответил:

– Он лежит и улыбается.

Наступило молчание. Некоторое время слушали тишину.

Наконец внизу вновь заскрипело:

– А я знаю этого молодого человека…

Она неоднократно встречала меня у Габричевских, а в более ранние годы много раз бывала на моих импровизированных концертах в волошинском доме; она всегда сидела в заднем ряду, протягивая слуховое устройство над головами впереди сидящих.

– Я его знаю. Когда я приеду в Москву, обязательно пойду к Тихону Николаевичу Хренникову и расскажу, какие у него в Союзе молодые композиторы… и т. д. и т. п.

С моей стороны не следовало никакой реакции, и это постепенно накалило старушку. Разъяренно пыхтя, она выскочила в коридор. Послышался бархатный баритон:

– Молодой человек, я понимаю ваш справедливый гнев, но надо все-таки отвечать за достоверность своих слов: скажите, откуда вы взяли цифру шестьдесят миллионов?!

– И вы, именно вы у меня об этом спрашиваете!! – вскричал я. – Это я должен был спросить у вас о ней!!

– Но все же из чего складывается подобная цифра? – успокоительно вопросил «бывший представитель».

Тут меня понесло:

– Что ж, давайте считать. Коллективизация – двадцать миллионов, террор – еще двадцать миллионов, а война – разве не двадцать миллионов?!

– Но почему же на его счет вы относите войну?!

– И это вы, вы у меня спрашиваете?!!

– Но все же?

– Да вам же куда более известно, почему и какое у этой войны было начало, как она продолжалась и какими методами была выиграна!..

Тот не пожелал говорить о войне и предпочел обсудить другую составляющую:

– Однако не все же сидевшие в лагерях погибли!

– Не все! Но в те десять, пятнадцать или двадцать лет, которые они там провели, они были мертвы и для своей страны, и для самих себя. И ведь это миллионы отнюдь не дворников – это были Мандельштамы, Вавиловы и Мейерхольды! – Я дрожал от волнения.

– Однако согласитесь, что цифра, названная вами, немного преувеличена…

– Хорошо… пожалуйста, я готов уступить… Давайте скажем – пятьдесят миллионов, сорок миллионов… наконец, тридцать… Пусть будет один! Один невинно убитый человек – это вас успокоит?!

Однако он не подтвердил возможности успокоения по поводу убийства одного-единственного невинного человека. Разговор все более становился похожим на беседу двух глухих и вскоре иссяк. Я наконец смог вернуться в нормально-лежачее состояние из состояния висения вниз головой.

Появилась старушка. Оглядев пространство купе взором военачальника, оценивающего боевую позицию, она с порога вопросила «бывшего представителя»:

– Ну, что он?