Тень

— Хоронили... — Зарубин усмехнулся. — Вы уж сами, наверное, поняли — как. Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана. Больница отказалась — средств нет, поссовет тоже, а у нас денег не только на гробы, на скрепки порой нет, сами знаете, какой бюджет... Так и препирались почти две недели, а он все на льду лежал. Я потом в район позвонил, сразу все нашли: поссовет деньги на гроб, больница одежку какую-то, а наши суточники яму вырыли да захоронили. Вот так.

Он откашлялся в кулак, достал большой клетчатый платок и вытер вспотевшую шею. Миронов чертыхнулся про себя — нашел, где лезть с нравоучениями.

— Ну, а где он был в начале мая?

— Да все здесь. С зимы. Он в этой котельной кочегарил, так никуда и не уезжал, я сам его не раз встречал. Сезон отопительный в этом году до 15 мая, так он все работал, а потом еще на две недельки остался — прибрать тут все, почистить, законсервировать до осени.

— Понятно... А Петухов? Вы же говорили — они друзья, он-то где?

— Да кто знает. Эти ханурики какие друзья? Деньги на выпивку есть — водой не разольешь, а как выпито — врозь. До весны он здесь вертелся, Руслану, говорят, помогал, а потом пропал, подался куда-то, если б тот был жив, может, и сказал, а сейчас — Сибирь-то вон она, большая.

— Ну, а Крапивин Кондратий Никитич вам знаком?

— Крапивин? — Зарубин почесал голову. — А он-то как в этой компании? Это ж другого поля ягодка.

— Это как — другого?

— Да так. Они ж совсем разные. Эти-то хоть, — махнул головой на окно так, словно Нигамаев с Петуховым были там, сидели на врытой рядом с воротами отделения скамеечке, — эти хоть бродяги, да бессребреники, все пропивают, не считаются, кто сколько, а деньги порой попадают им немалые — людей здесь немного, платят хорошо. А Крапивин — кулак. — В голосе участкового сквозила неприязнь. — Деньгу к деньге собирает, не пьет, не курит, все копит, домишко его совсем завалился, того и гляди рухнет, а он на ремонт ни копейки не потратит, как пес живет. Прежде даже в эту конуру жильцов пускал, деньгу гнал — с жильем у нас туго, а народ потихоньку прибывает, да в нее сейчас никто не едет — боятся, что упадет и задавит, а он ничего. Стар совсем, возраст пенсионный, а все таскается, где денег взять можно поболе, а поработать помене — с рыбаками, за шишками, еще куда. Водкой спекулирует — штрафовали несколько раз, он переждет — да снова, ничего с ним не поделаешь; под суд — рука не поднимется, старик ведь, помрет, неровен час, куда ему в колонию...

— Говорят, он сейчас где-то с артелью рыбацкой, в рыбцехе можно узнать?

— Можно, — кивнул Зарубин. — А можно кой-кого порасспросить.

— А жены у них есть? Или другие родственники?

— У Крапивина брат двоюродный здесь живет. А жены нет, умерла лет пять назад, а от Петухова ушла давным-давно, как пить стал, вместе с детьми уехала в Россию, там, говорят, снова замуж вышла.

— Вы адрес ее и брата Крапивина найти сможете?

— Конечно, смогу. Что, и ее разыскивать будете?

Миронов пожал плечами.

— Господи! Да что же они такое сделали, если вы их так ищете?

Миронов кратко рассказал о пропавшем ленинградском геологе, выплывших его документах, таинственных печатях на маршрутных листах.

— Так вы думаете, они его ограбили? Или убили?

Миронов снова пожал плечами.

— Нет, здесь что-то не так. Нигамаев в мае был тут, хотя мог устроиться и не работать, бывает ведь и такое, — размышлял вслух сержант. — Да и Крапивин... шурфы бить не для него, старик! Рыбалка там, шишки — они ж кедры-то пилами валят, не обколачивают — это по нему, а у геолога... Хотя, чего не бывает? Давайте, товарищ майор, лучше сделаем так. Вы в больницу идите да к Валуеву, он там же, в потребсоюзе, летом работает, все равно ведь пойдете? — взгляд умных его глаз стал испытывающе-ироничен.

Когда Миронов в ответ кивнул, он довольно хмыкнул и продолжал:

— А я пока братом крапивинским займусь, он вам все равно много не скажет, такой же прохиндей, адрес петуховской жены найду, ну и геологом поинтересуюсь, а к вечеру встретимся — ушицей накормлю, а?

За день Миронов побывал и в потребсоюзе, и в котельной гаража, где, кроме кооператорских, стояли машины самых разных служб, и в больнице, и даже в морге; поговорил и с кочегаром Валуевым, и с доктором, и с многими другими людьми, но ничего существенного узнать не смог.

В больнице не удержался и схватился с Козловым — молодым специалистом высокомерного вида в больших, в пол-лица, притемненных очках, который, как оказалось, был одновременно заместителем главврача, а в конце мая — начале июня, пока тот был в отпуске, исполнял его обязанности.

— Что же это вы, — бросил, когда выходил из морга, — похоронить по-человечески не могли?

— То есть? — вздернул голову и заблестел очками доктор.

— А если бы такое с кем из ваших близких или друзей?

— У меня нет таких близких. И друзей таких тоже нет, — он напирал на это — таких. — Да и похороны всяких проходимцев не входят в нашу компетенцию! По-человечески... Да какой же он человек? Вы бы печень его видели, человек!

От неожиданного выпада Миронов даже приостановился.