Тень Энвижен

Ибрагимов, полный лысеющий мужчина лет пятидесяти с черными глазами и продолговатыми, как маслины, глазами, слушал рассказ Ксении, сочувственно кивал головой и одновременно просматривал написанное ею заявление.

– А почему же вы не встали на жилищную очередь по месту жительства? – спросил он.

Ксения вновь принялась с жаром объяснять:

– Я же говорю: у нас комната двадцать четыре квадратных метра, прописано четыре человека, на каждого члена семьи приходится шесть метров, а чтобы встать на очередь, нужно пять.

– Да-да, конечно, нужно пять. Так чего же вы хотите – у вас жилплощадь соответствует норме. Может, позже нормы в Москве пересмотрят, тогда вы и сможете встать на учет.

– А до тех пор нам что – всем четверым жить в одной комнате? Мама, я, муж и сын? – Ксения слегка повысила голос, но тут же вспомнила наставления Маши и, прижав к груди сложенные лодочкой руки, посмотрела на Ибрагимова полными мольбы синими глазами. – Помогите нам, Аслан Алиевич, пожалуйста, прошу вас! Неужели никакой надежды?

Щеки ее разрумянились от волнения, белокурые волосы очаровательно разметались по плечам. Ибрагимов откашлялся, прошелся по кабинету, а потом, встав за спиной Ксении, отеческим движением потрепал ее по плечу.

– Ну-ну, не нужно отчаиваться, – ладонь его внезапно стала горячей, не убирая ее, он положил и вторую руку на другое плечо молодой женщины, – но вы должны понять, что в стране сейчас сложная ситуация с жильем. Очень сложная!

Ксения растерялась, не зная, что делать. Побагровев от стыда, она вывернулась из сжимавших ее плечи рук и вскочила на ноги. Ибрагимов ее не удерживал, обойдя стол, он вновь опустился в свое кресло и с ласковой улыбкой смотрел на молодую женщину, а глаза-маслины матово блестели.

– Я… я пойду уже, – попятившись, она зацепилась каблуком за ковер и чуть не упала.

– У вас в институте сейчас, насколько я знаю, формируются дополнительные списки в кооператив, – задумчиво проговорил он, словно разговаривая с самим собой.

Кипя возмущением, Ксения повернулась и выскочила из кабинета.

«За кого, интересно, он меня принимает?»

На этот день у нее был оформлен отгул, но, тем не менее, она помчалась в институт, чтобы рассказать обо всем Маше Савиной. Было обеденное время, поэтому Маша, впустив ее к себе в кабинет, заперла дверь и, включив электрический чайник, сняла с плитки уже разогретую кастрюлю с мясным рагу.

– Ну, как там у вас с Ибрагимовым? – спокойно спросила она подругу, достав из тумбочки глубокую тарелку и пакет с нарезанным хлебом. – Поешь со мной?

– Не хочу, – угрюмо буркнула Ксения, – ты не представляешь, что за тип этот Ибрагимов! Такая сволочь! Знаешь, на что он намекал?!

Пока Маша ела рагу, Ксения сбивчиво описывала свой визит к секретарю горкома. Подруга молчала, чуть кивая головой, – говорить во время еды Маша не любила, потому что в детстве не раз слышала рассказ о родственнике, задохнувшемся из-за застрявшей в горле рыбьей кости. Прежде, чем ответить, она подобрала остатки соуса с тарелки корочкой хлеба, тщательно прожевала и проглотила.

– Ну, ты вообще! Извини, Ксюха, я не понимаю, у тебя что в голове? Мозги есть? Упускать такую возможность! Ты что, девочка невинная?

– Да ты что, Маша, для меня подобное и подумать дико! Я люблю Сережу, у нас сын.

– Ну и люби, – Маша налила себе чаю и, бросив в стакан два куска быстрорастворимого рафинада, поболтала в нем чайной ложкой, – люби, смотри, как все они задыхаются в одной комнате. Смотри, как Сережа пишет свою докторскую диссертацию на сломанном стуле в углу, как Андрюша делает уроки, сгорбившись на старом сундуке. Сама недавно кричала, что на все готова за квартиру.

– Ну, не на это же! – Ксения с достоинством вскинула голову.

– А на что? – утерев рот салфеткой, добродушно спросила Маша.

– Даже если бы я, как ты говоришь, ради своей семьи и пошла на что-то… на что-то такое, то моя семья все равно была бы разрушена, потому что я не смогла бы смотреть Сереже в лицо. И он бы меня тоже никогда не простил.

Разгорячившейся Ксении самой понравилось, как гладко и хорошо она это сказала, но Маша ничуть не была тронута, наоборот, губы ее чуть презрительно скривились.

– Ну, прямо юная пионерка! Стыдно, Ксения, взрослая женщина, а лепечешь такой вздор! Во-первых, про такие вещи Сереже вообще не нужно знать, а, во-вторых, любовь… Да какая любовь в одной комнате с сыном и мамой за шкафом? Сколько так может длиться? От такой жизни твой Сережа через пять лет станет импотентом, а через десять на нервной почве заработает инфаркт или инсульт. Будешь бегать по докторам, выбивать ему пенсию, и везде тебя заставят по пять часов просиживать в очереди перед кабинетом, а в кабинете какая-нибудь фифа еще и нахамит в лицо, если не наорет. А Андрюшка? Думаешь, на его психике все это не скажется? И что ты тогда будешь делать со своим самоуважением, в музей Ленина его сдашь?

Ошеломленная нарисованной перспективой Ксения слушала подругу и растерянно хлопала глазами.

– Подожди, Машка, но как же это можно? Противно ведь! С каким-то чужим мужиком…