Тень Города

Анна хотела закричать, как будто от этого что-то бы изменилась, но не могла, у неё перехватило дыхание. Она смогла только ударить ладонями по наклонному лобовому бронестеклу, прижалась к нему лицом, пока обмякла и не рухнула на сидение, едва всхлипывая. Она коснулась щекой холодной стали штурмового автомата и приподнялась. Анна схватила 9А91 и отсоединила обычный рожок на тридцать патронов. Две маленькие обоймы. Девушка взяла одну из них и повернула к себе зарядной частью. Синим металлическим блеском, в свете закатного солнца, переливались бутылочные патроны, похожие на калашниковские, но с необычно толстой пулей. Она знала, какие боеприпасы метят в Городе кобальтированной окраской всего выстрела, присоединила обойму, поставила на одиночный выстрел и сняла с предохранителя, закрепив сбоку скобы плоский жидкокристаллический экран прицела. Приоткрыла дверцу и просунула в небольшую щель ПБС, с закреплёнными на нём прицельными системами. Чёрная труба попала в центр объектива. Лазер остановился на ней, компьютер замерил расстояние и дал максимальное увеличение. Убийца висел, вероятно, привязавшись к скобкам монтажным поясом. На экранчике мелькали цифры ветрового сноса и баллистической поправки, кружок прицела полз по коллиматорной сетке. Изображение просто гуляло. Анна задержала дыхание, как учили, но целиться всё равно было трудно, да и бесполезно — кружок разброса был вдвое больше сжавшегося в комок, наполовину укрывшегося за трубой снайпера.

«Господи! Мне ведь не нужно попадать в него! Семь килограмм!» — Анна отёрла о запястье левый глаз и прицелилась в центр чёрной трубы этого жуткого здания. ПБС оказался весьма кстати, потянув вперёд ствол автомата, он защитил Анну от отдачи. Но, конечно же, не погасил сухой треск, похожий на маленький раскат грома, вызванный сверхзвуковой пулей, сразу по выходе из пэбээса, и оглушивший её. Когда Анна нажала на спуск, что-то похожее на улыбку появилось на лице, по которому текли слёзы. «Две с половиной — раз, два…»

Синяя вспышка, похожая на разряд молнии превратилась в кровавый шар огня, разраставшийся и темневший. Владимир поднял голову и увидел, что труба изломана посередине и клонится на бок, выпустив вверх, как пушка, огненную струю. Крематорий напоминал гибнущий «Титаник», выгибающийся в облаках цементной пыли. Двухсантиметровая сталь трубы испарилась от солнечной температуры в точке попадания, первичную сверхскоростную ударную волну, от того, что выделившийся «аш-один» внезапно захотел стать «аш-два», сменила взрывная волна испарившейся стали. И в этой адской оргии пламени, среди вырванных с заклёпками стальных листов, летел, беспорядочно вращаясь, один крупный фрагмент. Обугленный ошмёток человеческого мяса, покрытый коркой расплавленного металла, тот самый, что несколько секунд назад убил его друга, и подстрелил самого Владимира. Когда до них докатился грохот, огненное облако погасло, лишь труба, развёрнутая в месте взрыва ракушкой, продолжала мяться и склоняться на бок, жадно ухмыляясь кровавой улыбкой раскалённого железа. За грохотом пришёл странный звонкий гул — труба «сыграла» как колокол свою мелодию смерти.

«Hear the tolling of the bells —Iron bells!

What a world of solemn thought their monody compels!In the silence of the night

How we shiver with affright»[17]

Владимир проговорил эти строки, не понимая, почему мистический текст пришёл ему в голову.

Силуэт автомобиля, взвизгнувшего тормозами прямо напротив него, закрыл от взгляда Владимира эту жутковатую и торжественную картину. Он мельком увидел за рулём Анну. Внезапно его подхватила рука — аккуратно, но жёстко — машина не церемонится в силу «тактической необходимости», и столь же аккуратно, но столь же бесцеремонно «модель» уложила его на заднее сидение. На заднее стекло лёг пакет Михаила. И это уже хорошо. Владимир понимал, что «восемнадцатая» сочла бы нецелесообразным и эмоциональным

его приказ погрузить в машину и друга, и, если бы такой приказ последовал, отклонила его. Даже, если… Но «если» быть не могло, как и приказа Владимира, с точки зрения медицины Михаил ещё не был мёртв, но с точки зрения той же «гуманной науки», получил «травмы не совместимые с жизнью». Владимир понимал это, как и то, что сам едва избежал смерти, что его спасло чудо. Даже, если его сотворил он сам, или Печать, или Та, кому посвящён этот артефакт. Он жив, и какая теперь разница. А Михаил мёртв…

— Пересядь назад, быстро! — восемнадцатая не стала церемониться и прикрикнула на Анну, и правильно, сейчас она должна прорваться через засаду — щелкунчика наверняка страховали.

— Но что мне… — женщина была растеряна и испугана.