Тень Каравеллы

— Иван Сергеевич не разрешит тебе остаться, — уверенно сказал Генка.

— Разрешит.

— Он знает?

— Да.

Ох, до чего же все было непонятно!

— Владька! — отчаянно и жалобно заговорил он. — Что ты мне мозги выкручиваешь? Сначала — «поеду», потом — «не поеду». Сам, что ли, не знаешь, что тебе надо?

— Знаю, — сказал Владик и повернулся к Генке. В глазах его блеснули точки береговых костров. Как насмешливые искорки. Но Владькины слова были совсем не насмешливы: — Конечно, я сначала хотел… Обидно ведь, столько времени у моря жил и почти не видел его. Думаешь, не обидно?

Это Генка понимал.

— А сейчас? — спросил он.

— Знаешь, как плохо лежать после операции? — сказал Владик. — Лежишь в этой проклятой темноте и ничего еще не знаешь. Повязка на глазах. Я тогда все время про одно думал… Вот приеду домой, снова будет август. Опять змея запустим. Я свой, а ты свой. Вместе. Как в том году… А тут все кувырком пошло из-за этой Одессы. Ну, не совсем кувырком: сначала казалось, что хорошо, а потом… Опять получается ты здесь, а я там… — И он сказал, словно ставя точку: — Я так не хочу.

Генка закрыл глаза и увидел то, что хотел увидеть: неудержимый ход облаков и кипение ветра в тополях. От таких ветров певуче и туго начинают гудеть нити «конвертов».

Нарастающими толчками поднималась в Генке радость. Он никогда не думал, что радость можно чувствовать так же, как боль, как тепло, как ветер.

Генка рывком поднялся и шагнул к воде. Она тихо качнулась навстречу, замочила кеды. Генка зачем-то тронул воду ладонью.

— Теплая…

Он боялся, что начнет говорить сейчас суетливо и много, как говорят чересчур обрадованные люди.

Но молчать тоже было нельзя.

— А жить где будешь, пока они ездят? У тетки? Давай лучше у меня. У нас места много, отец уехал.

— Да нет… — сказал Владик. — Я, наверно, у тети Тамары буду.

— У кого? — удивленно переспросил Генка.

— Ну… у Илькиной мамы.

И, растерявшись от неожиданной догадки, Генка сначала спросил, а потом испугался своего любопытства:

— Слушай, а они поженятся, да? Твой отец и… тетя Тамара…

Владик помолчал, а Генка в эти секунды отчаянно сожалел, что сунулся с таким вопросом.

— Ну… я не знаю, — ответил наконец Владик. — То есть наверно… Да.

Генка снова сел рядом. Совсем рядом. Надо было что-то сказать Владику.

— Она хорошая. Только строгая, — заметил Генка.

— Тетя Тамара? — изумленно сказал Владик. — Да что ты. Она совсем добрая. Илька уж ни капельки не слушается, от рук отбился, козел несчастный.

Они оба засмеялись.

Илька был товарищ. Товарищ, вот и все. Генка иногда покрикивал на него по привычке, но давно уже не думал о нем как о маленьком. А Владик говорил сейчас про Ильку как про младшего братишку. И такой разговор очень многое делал понятным.

— Слушай, Владь… Значит, он будет у тебя как брат?

— Илька? Да… Значит, будет. Брат… Смешно, верно?

Все еще улыбаясь, Генка сказал:

— Ну вот. Вы с отцом ему гайки подвинтите.

— Большим гаечным ключом, — серьезным голосом подтвердил Владик.

И они засмеялись снова. Не из-за этой нехитрой шутки, а просто потому, что есть на свете отчаянный горный козленок Илька, славный товарищ и братишка.

— Хлебнул он сегодня горя, — сказал Генка.

— Я все-таки боюсь, — опять забеспокоился Владик. — Вдруг он догадается, что не было танкера?

— Но как? Как он догадается? Это же нельзя проверить! А мы не скажем никогда.

— Совсем никогда?

— Конечно.

— По-моему, потом можно, — возразил Владик. — Совсем потом. Когда он вырастет.

— Тогда можно, — согласился Генка.

Негромко протарахтел, поиграл огнями катер на середине темной воды. И ушел, мигая, к повороту. А когда о нем уже забыли, к берегу подкралась волна, вздыбилась у бетонной балки и с размаху окатила Владика и Генку.

Они не обиделись на волну. Они понимали, что это шутка.

Будут еще не такие волны. Громовые и тяжелые. Те, от которых трещит обшивка кораблей.

Ладно. Пусть будут…

1964 — 1966 г.г.

ОРУЖЕНОСЕЦ КАШКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Серафиме приснился дятел. Он сидел на сухом стволе сосны и целился носом в какую-то букашку. Потом он быстро откинулся назад, стукнул клювом по коре и снисходительно посмотрел на Серафиму черным блестящим зрачком. Серафима удивилась и открыла глаза.

Дятла, конечно, не было. Был некрашеный потолок с круглыми пятнами сучков, лампочка в самодельном абажуре и пестрый табель-календарь, пришпиленный над кроватью к стене из тесаных бревен.

А еще была стрела.

Она торчала над календарем, и белое хвостовое перо ее хищно дрожало.

«Так, — подумала Серафима. — Кажется, кто-то совершил покушение на мою жизнь. Только этого мне и не хватало».

Она с беспокойством взглянула на затянутое марлей окно. В марле ярко голубела круглая дырка. Серафиме захотелось поглубже забраться под одеяло.

— Нет, стоп, — сказала она себе. — Главное — не поддаваться панике.

Серафима была рассудительным человеком. Она прогнала страх и стала вспоминать, кому причинила зло и кто мог желать ей такой ужасной гибели.