Тень кондотьера

– А она плакала, – сказал я. – Кто б на её месте не плакал? Плакала, конечно. И повторялась вся эта дребедень каждый день. И не один день. Много дней. Много-много. До тех пор повторялась, пока в этот город не приехал к бабушке на каникулы один славный мальчик. Гуляя по городу, увидел он однажды, как дети обижают красивую девочку, и стал её защищать. И всех прогнал от неё. А одному, самому вредному мальчишке даже нос расквасил, чтоб знал наперёд. А потом стал расспрашивать девочку, чего это они к тебе пристают? А она и говорит, видишь ли в чём дело, милый мальчик, я звезда, упавшая с неба, но никто мне не верит. Совсем-совсем никто. Такие вот грустные дела. Мальчик выслушал её, подумал-подумал и сказал решительно: а я вот верю.

– И чо? – сладко ковырнув пальцем в носу, спросил сообразительный ангел. – Сразу стала звездой?

– Нет, – ответил я, – пока ещё нет. Хоть мальчик и сказал, что верит, на самом деле не поверил, конечно. Трудно в такое, согласись, сходу поверить, тут нужно время. Но зато они подружились. А со временем мальчик понял, что эта девочка действительно не такая, как все. А потом влюбился в неё. А она – сказка всё-таки – в него. И настал день, вернее ночь, когда они поцеловались. В тот же миг девочка – ах! – превратилась в звезду и улетела на небо.

– Как это? – удивился ангел. – Почему?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Видимо, в тот момент мальчик наконец ей поверил.

– И чо? И всё?

– Угу, и всё, сказка кончилась. А любовь – нет, конечно, не кончилась. Звезда и по сей день продолжает крепко-крепко любить своего мальчика, который давным-давно, кстати говоря, уже не мальчик, и сияет для него с небес. А он, седой и старый, каждую ночь глядит на неё в телескоп, вздыхает и сочиняет грустные стихи. Вот так-то вот. Вот так. Ну, тут, как говорится, сказочке конец, а кто слушал молодец. Теперь говори-выкладывай, где штуковина.

Ангел скатился с кровати, как с горки, и, слова не говоря, пошёл – ангелы они такие, они слово держат – с деловитым видом мимо меня в коридор. Скоренько уложив заснувшего котёнка в коробку, я двинул следом. Во двор мы вышли вместе. А там всё сложилось как нельзя удачно, предпринятые ангелом энергичные поиски увенчались полным успехом. Лапка того самого беркута, слегка погрызенная и перемазанная в глине, но вполне ещё пригодная для колдовских выкрутасов нашлась в будке кабыздоха. Не стал он её жрать, не по вкусу, видать, пришлась: сухая, малокалорийная, с толстым слоем лака и воняет вечностью – фу, какая бяка. А, может, – кто его там знает – на чёрный день приберёг.

Без каких либо стенаний, а тем более извинений возвратив старинный артефакт, ангел проводил меня до калитки, где пригвоздил взглядом, который, будь он действительно гвоздём, точно пронзил бы насквозь, и спросил с надеждой:

– Дядька, слышь, дядька, ещё придёшь сказку рассказать?

Ох.

Ну что я мог ангелу на это ответить? Правду сказать был не в силах, врать не хотелось, поэтому ответил уклончиво:

– Угу, постараюсь.

И бегом, бегом, бегом к машине, чтобы не видеть больше этих огромных детских глаз, до краёв наполненных недетской печалью.

Ну а дальше мой путь лежал к логову оборотня, благо от рощи Звёздочка до пересечения Маяковского и Лермонтова рукой подать. Десять минут езды, и вот уже на месте. Рассовав по карманам несколько боевых, под завязку заряженных браслетов, а также амулеты из тех, что всегда держу про запас, я – первый, пошёл! – вылез из машины и двинул чинить расправу во благо справедливости.

Двухэтажный дом, где по утверждению Подсказчика жил-поживал, зло наживал молодой волк-оборотень, представлял собой зрелище затрапезное. Вернее так: торцевая стена, что выходила на магистральную улицу была ещё более-менее ничего (видимо, коммунальщики недавно выкрасили её по случаю какого-то всенародного праздника, типа приезда в город старшего или младшего царя), а вот всё остальное – просто швах. В подъездах так и вовсе царила разруха, особенно в том, куда я сунулся поначалу. Я бы, например, будь пацаном, в такой подъезд с девчонкой целоваться не пошёл, постеснялся бы: дверь на одной петле висит, потолки – чёрные, лампочки изничтожены как класс, а плешивые тёмно-зелёные стены насквозь провоняли веселящей травкой. Так провоняли, что ни кошачий запах, ни запах подвальной плесени уже пробиться не могли. Видимо, ганжубас здешние ребятишки постоянно пользовали, в три смены и без перерыва. Во всяком случае, когда я вошёл, точно смолили. С площадки второго этажа доносились приглушенные мальчишеские голоса, и дух оттуда шёл такой, что просто закачаешься. Втянув носом клубы этой наваристой вкуснятины, я не смог удержать себя от удовольствия зычным басом проорать:

– Дом окружён! Работает наркоконтроль! Выходить по одному!