Тень сумеречных крыльев (СИ)

– Подождите. Подождите… – Ада подняла руку с бокалом, а вслед за ней и левую бровь. – Вы хотите… – Она закашлялась. – Вы говорите, что апостол Андрей Первозванный, первый и возлюбленный ученик Иисуса Христа, того самого, который, как знают все Иные, был Нулевым Светлым, а то и самим Светом в человеческом воплощении, оказался вампиром, то есть представителем Темных… – Девушка перевела дыхание. – И при этом все равно топил за Свет. Ничего не упустила?

– Какая у вас любопытная… лексика, – снова улыбнулся Никлаус. – Да, все так и было.

– Но ведь вы сами – человек, – осторожно произнесла магичка, на всякий случай еще раз просканировав ауру мужчины. Тот поморщился.

– Вам виднее. Вы первая Иная, которую я вижу за столько… веков. Но да, почему-то я знаю, кто вы.

Он вздохнул в который уже раз и прошептал:

– Наверное, потому же, почему я заперт в этом доме.

* * *

– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики. Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем, возможно, дело было не только в расписании месс.

Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли «упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную землю?

А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия казалась епископу вполне убедительной, правда…

…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но все равно было как-то не по себе.

Андрей тем временем остановился, нахмурил брови и произнес своим гулким, низким, словно вобравшим в себя грозовые перекаты голосом:

– Так ты решился, епископ? Не зря ведь тебя именуют Чудотворцем. Все это время Сумрак направлял твою природу сообразно ее предрасположенности. Настала пора прикоснуться к источнику своей Силы напрямую.

В голове Николая вдруг стало пусто и звонко. Он уставился на трещину, возникшую недавно в одной из колонн. «Надо будет позвать мастеров, пусть замажут известкой», – подумал он ни в склад, ни в лад. А вслух произнес:

– То есть я буду жить вечно, господин?

– Именно так, – кивнул апостол. Лицо его при этом было строго и серьезно. – Не думай, что это дар. Но и проклятием не считай. Это просто так есть.

– Но зачем это вам? – решился Николай и чуть не прикусил язык. Не было ли дерзости в его словах? Не оскорбил ли он Темного?

Но гость не выказал возмущения. Он лишь прошел чуть далее в глубь базилики и стал напротив одного из окон, выходящего в сторону моря. Взгляд его, казалось, был устремлен куда-то за пену дальнего прибоя, за стройные ряды набегающих на берег волн, в сторону Иерусалима – туда, где вознесся на небо живой Сын Божий. Туда, где величайший из Светлых Иных добровольно принес себя в жертву ради ему одному видимых и понятных целей. Ради рода людского. Ради мира вокруг.

– Я получил от Него бесценный дар, – отражаясь от дорогого стекла, от стен храма, от высокого расписного потолка, голос эмпузы звучал поистине нечеловечески. – И дал себе зарок: служить и букве, и духу Его учения. А также хранить и передавать ту любовь, что Он завещал нам. Ты один из тех людей, ради кого стоит бродить по свету в поисках Света, – Андрей улыбнулся каламбуру, – и я смогу поделиться с тобой своей ношей. Но не чтобы облегчить свою. А чтобы дать миру еще один шанс. Увеличить вероятность спасения.

– Вы многого просите от меня, господин. – Поклон епископа не был подобострастен или самоуничижителен. Так кланялись старшему, из глубокого уважения и в признание великих заслуг. – Но я не чувствую в себе сил. Не ощущаю права. Я колеблюсь. Я боюсь

…

Сознаться было болезненно – и в то же время сладко. Как будто прорвался давно зревший нарыв. Укол стыда – и мягкий поток облегчения, подхвативший со спины и затылка. Николай упер взгляд в выложенный глиняной плиткой пол. «Еще трещины, – отметил он. – Как в моей душе. Как в моей вере».

Казалось, этот ответ совершенно не устраивал апостола. Тот снова принялся мерить пространство между стенами базилики широким, энергичным шагом, а потом вдруг резко остановился и взял собеседника за плечи:

– Страх понятен. Но не нужен. Timor animum interficit. Timor mors parva est[3]… – Фраза прервалась глубоким вдохом и выдохом. – Пойдем, я покажу тебе.

Но что именно хотел показать ему Темный, епископ так и не узнал. Слова о смерти словно подстегнули то чувство, которого он так стеснялся. И, вырвавшись из крепких, наверняка наполненных потусторонней Силой рук, он забормотал какую-то околесицу, оступился, чуть не упал… Развернулся и выбежал вон из храма.

«Милости хочу, а не жертвы».