Тень сумеречных крыльев (СИ)

Она замолкла. Зажмурилась. Часто и неглубоко задышала, подергиваясь и чуть ли не пощелкивая, как сломанная заводная кукла. Потом застыла.

Медленно, широко распахнула глаза.

– Я бы хотела жить. Не оказаться жертвой вампира. Не быть вместилищем страшной, непостижимой Силы. Не становиться поводом к тому, чтобы древняя надмировая тварь проделывала себе окошко в хитрозамкнутых слоях бытия – через моего брата. Но сейчас… – Она снова дернулась, изогнулась, распрямилась обратно и уставилась на Олега. – Сейчас я знаю, что не все желания исполнимы. Даже самые заветные. И если я могу кому-то помочь – я это сделаю. От всего сердца, которого у меня больше нет.

Ольгерд, умница, предостерегающе поднял руку, продолжая нежно обнимать Обвальщика.

– Если что. Если это имеет значение. У меня никаких желаний – нет. У нас нет никаких желаний, – поправился он. – Верно говорю?

– Абсолютно согласен, коллега, – пропыхтел заметно побледневший Фазиль. – Женя?

– Ноль целых ноль десятых, – подтвердила волшебница из Воронежа. – Вась? Ва-а-ась?

Оборотень промолчал. Лишь выразительно замотал головой и отвернулся. Его поддержал Вик, похлопав волка по плечу:

– Что, у меня есть она. – Ада в подтверждение поцеловала перевертыша в щеку, а тот продолжил: – У нее есть я. С прошлого раза у нас ничего не изменилось. И вот эти бравые парни, – он ткнул растопыренной пятерней в сторону Инквизиторов, – я уверен, тоже решительно ничего не хотят.

«Бравые парни» угрюмо насупились, но забормотали нечто невнятно-согласное. По их лицам опытный физиогномист мог бы с отчетливой достоверностью провидеть монументальные пачки отчетов, объяснительных и докладных, которые лягут в самые тайные, самые глубокие архивы самой секретолюбивой организации на планете. Но в данный момент каждый из них осознавал: «Делай только то, что ты должен сделать, и то, что ты не можешь сделать никак иначе».

– Значит, шестеро

, – слабо улыбнулась Эльза. С нее сполз весь этот «потусторонний» флер, и теперь она выглядела так, как и должна была – не слишком живая девочка-подросток, почему-то торчащая посреди весенней Праги в одних бриджах и топике. Эхом откликнулся Тахина-Кан:

– Шестеро. Как и было предсказано.

– Как предсказано, – грохотнул издалека Адир. Цадик, покосившись назад и немножко наверх, вздохнул и сам взял стоявшую рядом Юлию за руку.

– Как предвидено, – посмотрела та на бескуда, а потом протянула ладонь Никлаусу.

– Как предначертано. – Епископ осторожно пожал тонкие пальцы, а затем с беспокойством посмотрел на будто бы окончательно вырубившегося Олега.

Возникла пауза. Впрочем, недолгая. Обвальщик разлепил губы, провел по ним кончиком синеющего языка и сказал:

– Бл… С-с-ска… Идите вы все в… Лизка, что бы ты ни делала – давай. Сделай это сейчас.

Ада ощутила внутри щекотку. Та зародилась где-то под легкими, вкралась в них подлой, шаркающей походочкой и растопырила там свои длинные, назойливые пальцы. Через мгновение магичка поняла, что это смех. Она сжала губы, надула щеки, но не смогла удержаться. Раздалось неприличное фырканье – и тут всех словно прорвало.

Вик, притягивая к себе любимую женщину, ржал как конь – совершенно забыв о том, что он вообще-то собака. Женя размахивала руками и закатывалась совершенно по-девчоночьи, мотая косой. Ольгерд и Фазиль несолидно гоготали, хлопая друг друга по плечам и утирая слезы. Василий согнулся в три погибели и безуспешно ловил спадающую с бедер куртку. Инквизиторы постанывали, пытаясь щадить свои синяки и переломы.

Казалось, все они потеряли счет времени. Равно как и связь с окружающим миром. Был только смех, один только смех – и ничего, кроме смеха.

Посреди этого безумия Аде вдруг вспомнились строчки из одной потрясающей книги: «Когда Бог засмеялся, родились семь божеств на управление миром; когда захохотал, стал свет; когда снова захохотал, стала вода, а на седьмой день Божьего смеха стала душа». А еще на секунду показалось, что перед ней стоит невысокий бородатый мужчина в светлом хитоне. Стоит – и улыбается. Это видение ожгло ее, протянулось поперек спины, словно розга. Она с шумом втянула воздух, остановилась и осмотрелась вокруг.

Олега больше не было.

Не было и Эльзы. Исчезла Юлия вместе с Цатогуа, пропал Тахина-Кан, канул Никлаус. Вокруг переставали смеяться и приходили в себя Иные – Светлые, Темные, Серые; воронежцы, красноярцы, пражане.

А вместо тех, кто растаял в порывах дурманящего и безжалостного весеннего ветра, на поребрике из бордюрного камня сидел воробей. Самый что ни на есть обычный, бурый с рыжиной и в черной манишке. Такие стаями подкарауливали любителей стрит-фуда в парках и скверах, будили ценителей утреннего сна своим дружным гомоном и не упускали случая потроллить неспешных, вальяжных голубей, воруя у тех пшено прямо из-под клюва. В общем, птица как птица.

Он чирикнул негромко. И улетел.

[1] Образ действия (лат.).

[2] Понятно? (нем.)

Вместо эпилога

Ольгерд стоял на пороге и слушал, как рыдает ведьма.