Тень твоего поцелуя

Она поднялась, хотя король не дал на это разрешения, и прижала хлыст к юбкам. Глаза на каменном, без всякого выражения лице смотрели в стену, поверх головы Филиппа.

Тот ничего не отвечал, глядя сквозь нее.

Лайонел поспешно встал между ними, словно пытаясь оградить обоих от нежеланной стычки.

– Ошибка целиком моя, – объявил он спокойным, рассудительным тоном и, положив руку на плечо Пиппы, повернул ее к себе спиной и закутал в складки своего плаща.

Только тогда король круто развернулся и в сопровождении Руя Гомеса удалился туда, откуда пришел, оставив то намерение, с которым явился сюда.

– Моя лошадь вон та, гнедая, – пояснила Пиппа, ткнув хлыстом в направлении кобылы. – Прогуляетесь со мной, мистер Аштон?

Она старалась говорить сдержанно и равнодушно, но голос слегка дрожал: сказывалось напряжение только что закончившейся схватки.

– Я поеду с вами, – сказал он так же отчужденно, как раньше.

– Я не могла знать, что Филипп окажется здесь, – с тихой яростью пробормотала она. – До чего же не повезло!

Лайонел не ответил и, подождав, пока она с помощью конюха сядет в седло, взялся за поводья конька.

– Можешь возвращаться на конюшню, – обратился он к Фреду. – Я сам провожу леди Нилсон.

Фред удалился, и Лайонел в суровом молчании уселся на крепкого мерина.

– Совершенно неэлегантный конь для придворного, – с легкой улыбкой заметила Пиппа.

– Ничего, и такой сойдет, – равнодушно обронил Лайонел и, тронув каблуками бока животного, поехал со двора. Пиппа поравнялась с ним.

– Куда мы отправимся?

– В парк.

Оба не обменялись ни словом, пока не добрались до широкой, заросшей травой аллеи для верховой езды. Осенние листья похрустывали под копытами лошадей и оранжево-желтым водопадом слетали с ветвей.

– Что еще может сделать мне Филипп? – не выдержала она наконец, выведенная из себя упорным молчанием Лайонела. – Упрятать меня в Тауэр?

– Сомневаюсь, но злить его не стоит. Это опасно. И я советовал бы вам больше не повторять подобных выходок.

Ах, он казался таким отрешенным… сухим… прозаичным… черствым…

– Все произошло ненамеренно, – пояснила она. – Но мне так нестерпимо хотелось покататься, и я не знала, когда вы придете ко мне.

Лайонел повернул голову и внимательно посмотрел на нее.

– Сегодня вы выглядите по-другому.

– Я и чувствую себя по-другому. Полной жизни… какое верное высказывание!

Она рассмеялась, но Лайонел не улыбнулся. Может, она рассердила его и, несмотря на равнодушный вид, он сильно разозлен?

– Я расстроила вас, – констатировала она.

– Нет, – покачал он головой.

Не Пиппа расстроила его, а вид ее, гордо стоящей перед Филиппом с надменно поднятой головой и вызывающим блеском в глазах. Контраст между живой, отважной, умной женщиной, не пожелавшей склониться перед волей короля, и бесчувственным хрупким телом, которое он уносил каждый вечер после насилия, учиняемого Филиппом, наполнял его безумной, тошнотворной яростью.

– Но вы гневаетесь на меня, – настаивала она.

Лайонел резко натянул поводья.

– Нет! – свирепо прошипел он. – Нет, Пиппа! – Перегнувшись, он сжал ее лицо ладонями. – Верь мне, умоляю.

Лошади тревожно переминались, и Лайонел, едва не потеряв равновесия, тихо выругался.

– Давай спешимся! – предложил он и спрыгнул на землю.

Пиппа, радуясь столь внезапной смене его настроения, соскользнула с седла, прежде чем он успел помочь ей спешиться.

– Похоже, нам судьбой предназначено любить друг друга под открытым небом, – заметила она, бросаясь в его объятия, кладя голову на плечо и глядя в прозрачные серые глаза, в которых светилось отчаянное желание, смешанное с чем-то еще, тревожившим ее. Чем-то угнетающим.

Она коснулась его лица кончиками пальцев. Нежно, нерешительно провела по векам. Встала на цыпочки и поцеловала уголок губ, желая прогнать все печали, видеть в его взгляде одну лишь страсть, ту самую страсть, которая пылала в ее лоне.

Он схватил ее в охапку, стал целовать, медленно опускаясь на ковер листьев, потрескивавших и хрустевших под их телами, пока они катались по земле в ворохе одежд.

Пиппа приподнялась, чтобы принять его в себя. Его худые бедра вдавливались в ее мягкую плоть. С каждым выпадом он все глубже проникал в нее. Все это время они не сводили глаз друг с друга. Она поймала тот момент, когда прилив поднялся, чтобы унести их. Он увидел то же самое в ее лице, застыл на миг, не дыша, и когда по ее лицу разлилось предчувствие чуда, вошел еще раз. Последний.

Пиппа вскрикнула, до крови кусая губы, и прижала его к себе, впиваясь ногтями в спину, словно пыталась навечно удержать его рядом и навсегда остаться в этом ослепительно сияющем мгновении телесной радости.

Но все проходит, прошло и это, оставив ощущение опустошенности. Лайонел откатился вбок, тяжело дыша. Она наклонилась над ним, опираясь на локоть, и снова поцеловала. Лайонел, смеясь, притянул ее к себе, уложил на спину и навис над ней.

Неподвижные губы, серые глаза, в которых читались одновременно сострадание и горечь. Выражение такое знакомое… мрачное, страдальческое и в то же время ободряющее. Такого она раньше не видела. Или видела?

Видела. Это лицо вот так же склонялось над ней…