Тень Уробороса (Лицедеи)

— Я отвечу. Когда передо мной оказался тот человек, которого я должна была убить тогда, у «башни», мне вдруг представился он же, только маленьким и беззащитным ребенком, таким же, в которыми я когда-то работала в инкубаторах. И никакой самогипноз не помогает мне избавиться от этого наваждения.

Меня поразило это откровение. Сами вчерашние дети, мы никогда не задумываемся о том, что делаем. Не дано нам это!

— Не надо избавляться. Если бы я мог, я бы сделал так, чтобы все люди представляли друг друга беззащитными детьми и чтобы это останавливало их от самого страшного шага.

Она смотрела на меня почти со слезами: глаза ее потяжелели.

— Вы знаете, о чем говорите… — прошептала Джо. — Вас покалечили… Вас покалечили… А мне нужно будет уйти из этой организации. Потом, после войны. Я не для этого создана, мне здесь не место. Но не теперь, не теперь. Отступить сейчас — это трусость.

И я почему-то легко вообразил ее гордой римлянкой, с обнаженным мечом идущей на верную смерть плечом к плечу с легионерами. Такая могла бы…

— Госпо… Джо, когда я вошел в каюту — вы говорили о Хаммоне, верно? О «синтах», выходящих из строя, о ТДМ…

— Мне ответить честно?

— Я был бы вам очень обязан.

— Если честно, то я не имею права разглашать это.

— Я понимаю. Что, настолько все худо?

— Даже не настаивайте, Кристиан. Я отказываюсь говорить на эту тему. Категорически отказываюсь.

Узнаю старые добрые спецслужбы! С властями не поспоришь. Я знаю, что с Хаммоном связано что-то важное, но вот кто он сам? Один из спекулатов? Тогда с ним перестали бы возиться после того, как был разоблачен разговорчивый Оскольд Льи. Он много и увлеченно рассказывал о жизни того мира, откуда он явился к нам — мира, так и не пережившего последнюю мировую войну, но при этом почему-то не ставшего лучше.

Выйти в открытый космос они не могли. Оскольд объяснял это своими словами: «Изобрели много всего, а как будто что-то не пускает туда!»

На его Земле было около восемнадцати миллиардов жителей. Вся суша оказалась заселенной, все ресурсы выкачали, пресную воду испортили. Планета задыхалась в чаду. Мир нуждался в новых территориях, но где их найти, если законы вселенной ополчились против желаний обывателей и не пускали человечество на поиски?

— А почему же у вас не ввели контроль рождаемости? — удивилась Вертинская. — Ведь восемнадцать миллиардов — куда это годится? Вы что, заселили пустыни и полюсы?

— Какой еще контроль! — отмахнулся Оскольд. — Такое делается только сообща, а у нас все друг дружку боятся и ненавидят хуже, чем враг врага. Все всех подозревают в коварных планах посягательства на территорию. «Если мы не будем размножаться быстрее соседей, то соседи задавят нас численностью, переплюнут, поработят и сотрут нашу нацию с лица Земли!» И все время идет соревнование «кто больше». Как здесь контролировать? В нашей стране давно запрещены всякие контрацептивы и процедуры внутриутробного обследования…

— Процедуры чего?! Ах, да, я все время забываю, что у вас все по-дико… по-другому…

— Да говорите как есть, госпожа Вертинская! — рассмеялся Оскольд, искренне потешаясь над ее растерянностью. — Против вас мы и есть дикари. Разве что на том же языке разговариваем, усредненном общемировом… А в остальном… Охо-хо… Друг немного мне порассказал тогда о планах руководства. Так вот, вас задавят не выдающимися боевыми умениями и не навороченной военной техникой: технику они заимствуют у вас же, просто внедряясь в ваши ряды обманным сходством. А задавить вас намерены массой.

Двойника в нашем мире у Оскольда не оказалось, и ему велели принять облик андроида.

— И что же за… гм… нация ведет с нами войну? — не выдержал и полюбопытствовал доктор Ситич, который спустя некоторое время смягчился по отношению к захваченному в плен спекулату.

— Не нация, а Евразийский Альянс. Это вроде религии, внедренной в политику. Сложно всё, мне трудно это объяснить. Я жил и никогда не задумывался, как это преподнести тем, кто не знает, потому что там знали все, потому что жили в этом все. А вам я не знаю как сказать.

Я расслышал тогда в его голосе непритворную грусть. Он был белой вороной среди своих соотечественников. Да и кем может быть пацифист, родившийся там, где агрессия в порядке вещей? А с нами ему было хорошо. Однажды он признался, что рад был бы, если бы его оставили здесь: «У вас будто мои мечты стали явью»…

…Итак, мы раскланялись с Джокондой и уже хотели было разойтись каждый в своем направлении, как вдруг на весь крейсер пронзительно зазвучало предупреждение о том, что к нам приближается неизвестное судно…

2. Летучий Голландец

Мимо заводи, мимо беспечных купальщиков, по рельсам да на высокой насыпи, по мосту над рекой… И все это — там, за окном… Далеко. Недоступно. Там жизнь, а здесь…

Тоскливо смотрела Ника на мелькающие пейзажи. Поезд из старых фильмов Наследия, с деревянными скамьями, с бьющимися мутными стеклами, грохочущий, несуразный, провонявший углем и дымом, увозил их с Домиником в неизвестность.