Тендеренда-фантаст

Люди, по пояс высунувшиеся из окон со всех сторон ярмарочной площади, были напуганы, но в недоверчивой досаде мотали головой, поскольку это зрелище неприятно поразило их, размахивали что есть мочи солёными трубками и принесёнными бумажными фонариками, крича:

«Увеличительное стекло! Увеличительное стекло!»

Поскольку стало известно, что пророк в своих приёмах часто применял одно из таких стёкол, люди полагали, что всё происходящее – не более чем махинация пророка, который подобными инструментами маскирует свои уловки. Был также забавный эпизод, в котором одна любопытная женщина, которая слишком сильно размахивала древком флага, сорвалась и, подхваченная вечерним ветром, полетела над крышами в сторону востока. Далее: взлетал петух с растрёпанным серпом над веерами дам; это считалось знаком находчивого тщеславия.

Пророк, сокрушённый и обескураженный, и впрямь вынул из кармана увеличительное зеркало. Зеркало, кстати, размером с русские качели, какие можно увидеть на ярмарках. Чрезвычайно тонкой шлифовки стекло в серебряной оправе, изящно закреплённое на длинной деревянной ручке. Он поднял это зеркало над головой, приняв трагическую позу, внезапно дёрнулся вверх, разбив зеркало; осколки зазвенели, а он исчез, растаяв в жёлтом море вечера.

А осколки разбитого волшебного зеркала порезали дома, порезали людей, скот, танцовщиц на канате, жерла шахт и всех неверующих, так что число порезанных нарастает день ото дня.

II. Карусельная лошадка Йоханн

Дело было летом 1914 года. Фантастическая община поэтов почуяла неладное и приняла решение своевременно спасти их конька Йоханна. Как конёк поначалу упирается, а потом соглашается. Блуждания и препятствия под предводительством некоего Беньямина. В дальних странах им встречается вождь Зарево[4], который оказывается полицейским провокатором. С этим связано историологическое замечание о родах полицейской суки в Берлине.

«Известно одно, – говорил Беньямин[5]. – Интеллигенция – это дилетантизм. Интеллигенции больше не удастся одурачить нас. Они вглядываются внутрь, мы выглядываем наружу. Они – иезуиты выгоды. Такого интеллигента, как Савонарола, не бывает. Такой интеллигент, как Манассе, бывает. Ваша Библия – это свод гражданских законов».

«Ты прав, – сказал Йопп. – Интеллигенция подозрительна: сообразительность увядшего начальника рекламного отдела. Объединение аскетов «Уродливые ляжки» изобрело платонические идеи. “Вещь в себе” – в наши дни это средство для чистки обуви[6]. Мир обнаглел и полон эпилепсии».

«Довольно, – сказал Беньямин, – мне становится дурно, когда я слышу о “законах” или о “контрастах”, и об “итак”, и о “следовательно”. Почему зебу должен быть колибри? Я ненавижу сложение и подлость. Чайку, которая красуется на солнце своими раскачиваниями, следует оставить в покое и не говорить ей “итак”, она от этого страдает».

«Итак, – сказал Штизельхеер, – давайте укроем карусельную лошадку Йоханна[7] в безопасном месте и пропоём песню о чудесном».

«Не знаю, – сказал Беньямин. – Всё-таки лучше было бы обезопасить карусельную лошадку Йоханна. Налицо предзнаменования того, что предстоит худшее».

И действительно, налицо были признаки, что худшее предстояло. Была найдена голова, которая безудержно кричала: «Кровь! Кровь!», а её скулы поросли петрушкой. Термометры стояли полные крови, а разгибающие мышцы больше не действовали. В банкирских домах дисконтировали песню «Стража на Рейне»[8].

«Хорошо, хорошо, – сказал Штизельхеер, – давайте спасём карусельную лошадку Йоханна от опасности. Неизвестно, что может произойти».

На небесно-голубом гумне, с большими глазами, обливаясь потом, стояла карусельная лошадка Йоханн.

«Нет, нет, – сказал Йоханн. – Здесь я родился, здесь хочу и умереть».

Но это была неправда. Ибо мать Йоханна была родом из Дании, а отец был венгр. Однако всё же пришли к единодушию и в ту же ночь бежали.

«Тьфу, чёрт, – сказал Штизельхеер, – тут конец света. Тут стена. Дальше не пройти».

И в самом деле там была стена. Она отвесно возносилась к небу.

«Смешно, – сказал Йопп. – Мы потеряли связь. Пустились в ночь, забыв повесить на себя гири. Разумеется, мы теперь парим в воздухе».

«Ерунда, – сказал Штизельхеер. – Здесь воняет. Я дальше не пойду. Тут валяются рыбьи головы. Тут поработали химеры. Здесь доили гребные валы».

«Чёрт его знает, – сказал Рунцельман. – Мне тоже не по себе. Нам тут натянут на уши шарлатанские рубашки!» Он сильно затрясся.