Тени

— Гордись тем, что на тебя такую обязанность возложили. Будь ты практикующим христианином, оснований быть довольным собой имел бы гораздо меньше. Многое пришлось бы делать в силу необходимости, подчиняясь правилам религиозной этики и тому подобным выдумкам. Вообще можно было бы не совершать хороших поступков. Церковь ведь требует исповедоваться не в том, что не делал ближнему добра, а в том, что плохого ему сделал. Ты член подпольной организации, у тебя семья, жена и дети. Вполне достаточно, чтобы не оправдываться за то, что не сделал еще большего ради спасения этой женщины. Тем не менее ты чувствуешь себя виноватым. И твой нравственный инстинкт прав. Границы, в пределах которых мы готовы жертвовать собой ради защиты своего дела и чужой жизни, шире, чем у тех, кто сейчас засыпает в удобных постелях.

— Эту женщину можно было спасти. Хотя… как знать, не ценою ли нашей жизни, — мрачно заметил наш третий товарищ, тот, что минуту назад тщательно разорвал опоздавшую кенкарту. После этих слов мы все замолчали.

ДА НЕ ЗНАЕТ ЛЕВАЯ РУКА ТВОЯ…

_{Перевод Г. Мороза}

Памяти Владислава С.

Как-то в декабре 1942 года я сидел на палубе пароходика, спускавшегося вниз по Висле. По реке плыли льдины, с севера бежали низкие тучи, из которых иногда сыпало сухим, как песок, снегом. Из трубы судна вырывались клубы черного, пахнущего дегтем дыма. Было четыре часа, и уже начинало понемногу темнеть. Все, что находилось вблизи: дома, деревья на берегу, каменные дамбы, ивы, — было еще отчетливо видно. Пароход аккуратно обошел белую плоскую мель, повернул нос в сторону высокого берега, подчеркнутого линией торфа, и остановил машины.

В полной тишине, которая вдруг воцарилась, мы услышали несколько очень громких винтовочных выстрелов. Они донеслись издалека, из-за покрытых снегом холмов; выстрелам сопутствовал звучный свист: казалось, пули отскакивают от ледяных стен и рикошетом летят в небо. Пароход сносило течением, и, слегка покачиваясь с боку на бок, он отплывал от места, где должен был причалить.

На носу неподвижно стоял человек с багром в руках. Рулевой в бараньей шапке не отпускал штурвал, однако смотрел не на воду и не на берег, а на белые от снега пустые холмы. В поле не видно было ни людей, ни животных. Берег тоже пустовал и быстро удалялся, унося с собой черные, вросшие в землю деревья.

Потом мы снова услышали выстрелы, но это уже была негромкая пулеметная очередь, оборвавшаяся, словно кто-то скомандовал «Стой!», — и солдат послушно убрал палец со спускового крючка и опустил оружие к земле. Стало тихо, пароход сносило течением вниз. Дым из трубы в спокойном воздухе опускался и растекался по палубе, как ручеек смолы. Рулевой внезапно крикнул: «Полный вперед!» — пароход задрожал и, шлепая колесами, двинулся вверх по реке. Когда он приблизился к берегу, человек, стоявший на носу, наклонился и уцепился багром за ствол ивы.

По доске на берег спустились два пассажира: женщина с мешком за спиной и я. Женщина мелкими шажками пошла по тропинке. Река быстро уносила судно, оставлявшее за собой черную развевающуюся вуаль дыма. Когда я вышел на тропинку, женщины уже не было. Она исчезла как мышь, в считанные секунды прячущаяся в норку. Я остался один. За плечами у меня был рюкзак с несколькими книжками и двумя сменами белья. Мелкий колючий снег бил в лицо. Иногда я закрывал глаза; было тихо, вдалеке лаяли собаки.

На дороге, ведущей в Униско, не было ничего. Первые сгрудившиеся вдоль дороги дома стояли тихие и темные. Я прошел мимо серого каменного, окруженного черными неподвижными деревьями костела, напоминавшего часовню на кладбище. В доме священника свет еще не зажгли. Мне показалось, что городок выглядит так, словно его покинули не только люди, но и Бог. Помню, эта мысль показалась мне тогда слишком глупой, и я пожурил себя. На повороте дороги я остановился, соображая, в какую сторону идти. У меня были хорошие документы, по ним выходило, что я прохожу практику в поместье в шести километрах отсюда. В рюкзаке и карманах не было ничего, что ставило бы их под сомнение. Я пошел прямо. Внезапно стемнело; когда я входил на рыночную площадь, она, большая и квадратная, уже погрузилась во мрак. Казалось, небо было светлее. Ветер совсем утих, и еще сильнее зарядил мелкий снег. На площади тоже было пусто и тихо.