Тени Атлантиды»

Кулл не тот, о ком говорится в пророчестве, и время пророчества еще не пришло. Не спорь со мной, брат. Я слышал об валузийском короле многое. Говорят, он хитер, точно демон, и, боюсь, ты напрасно поверил ему. Теперь возвращайся и передай мой ответ. Будет битва.

— Да, брат Сенахт, — печально вздохнул Усирзес. — Если ты передумаешь, король Кулл ждет от тебя вестей до полудня.

— Нет, Усирзес.,

Поднявшись со скамьи у ног владыки, жрец отступил на шаг и поклонился:

— Мой господин, я думаю, святыня должна храниться у тебя, ибо моя судьба мне неведома.

Он передал повелителю шкатулку, снова поклонился и вышел.

Сенахт приоткрыл крышку и удивленно вскрикнул: на папирусе пульсировало алое пятно. В канун испытаний на нем проступила кровь Истинного бога, и у правителя Кхешии не осталось и тени сомнения в том, что он был прав, когда решил принять бой.

Против богов Севера и Юга — за свой народ!

*

Итак, ничего не вышло.

Завтра кровь тысяч воинов, спавших сейчас в походных шатрах, обагрит кхешийскую землю. Звезды не соврали, и Всевидящая Нут не ошиблась.

Усирзес быстро спустился по мраморной лестнице, беспрепятственно миновал стражу и, распахнув дверь, остановился. Ночной воздух показался ему необычайно свежим. Было так тихо, как бывает только перед рассветом.

Жрец зябко поежился и шагнул на ступени, но снова замер, заметив, что над стенами Туита дрожит красноватое зарево. На утреннюю зарю, это совершенно не походило, да и солнце вставало совсем с другой стороны.

— Это Халег поджег валузийский флот, — сказал кто-то сзади.

Усирзес оглянулся: между колоннами стоял человек в жреческом плаще. Капюшон был наброшен на голову, и лицо незнакомца оставалось в тени.

Усирзес поклонился ему и быстро сошел с сад.

— Подожди, Та-Нут, — услышал он за спиной.

Из-за стволов плодовых деревьев, преграждая ему путь, вышли пять воинов в черных накидках.

— Что тебе нужно? — спросил Усирзес, поворачиваясь к жрецу.

— Взгляни на меня, — ответил тот, откидывая капюшон.

И тогда Усирзес узнал собеседника — это был Нутхес, который исчез вместе с десятником из храма Сатха. Он не успел даже испугаться. Резкая боль оглушила его, он вскрикнул и упал на песок.

Усирзес очнулся в помещении со сводчатым потолком без окон и со стенами из грубого камня. Трещали вставленные в скобы факелы. Воздух был спертым и удушливым.

Он лежал на столе. Его запястья и щиколотки сковывали цепи.

Два иссиня-черных раба в набедренных повязках разводили в жаровне огонь. На низком каменном столике лежали крючья, тиски, иглы и совершенно не знакомые предметы. Отсветы рыжего пламени плясали на орудиях пыток…

У другой стены в полумраке застыли в креслах жрецы.

Усирзес попробовал подняться, но цепи держали крепко. Стоявший у жаровни раб покосился на него.

— Я сводный брат владыки. Вы не посмеете… — прохрипел Усирзес.

— Нет, — ответил ему голос, который показался Усирзесу знакомым. — Ты предатель. А разве может предатель быть братом владыки?

Усирзес промолчал.

Тогда один жрец, тот, что сидел с краю, подался вперед, и пламя факела выхватило из полумрака его лицо.

— Помнишь меня, Та-Нут? — спросил Нутхес. — Вижу, помнишь. Я пришел из Тшепи, чтобы увидеть тебя.

— Мы хотим знать все о твоих друзьях, — заговорил Сатхамус. — Расскажи нам, кто тебе помог встретиться с Сенахтом.

Усирзес, не произнеся ни слова, отвернулся.

В жаровне трещал огонь.

— Ты проживешь до полудня, — пообещал ему верховный жрец, — и это будет самый долгий день в твой жизни. Ты даже не представляешь, сколько боли может вместить в себя один день. — Сатхамус повернулся к рабам: — Начинайте.

Глава восемнадцатая

Кулл в то утро был чернее тучи. Он сидел в тени шатра у откинутого полога с кубком в руках и бросал мрачные взгляды то на город вдали, то на черные остовы кораблей, торчавшие из реки на мелководье. И ждал Усирзеса. Солнце невыносимо медленно карабкалось по небосклону. Так медленно, что, казалось, оно никогда не достигнет зенита.

В душе Кулла бушевала ярость. Валузийский король не мог простить себе, что кхешийцы провели его, как мальчишку. Он пил вино кубок за кубком, но не пьянел, а злость и досада не отступали. Остовы кораблей, все ясней и отчетливей становившиеся в свете дня, лишь еще больше гневили варвара.

«Сорок три», — опять пересчитал он.

Вскоре после полудня от кхешийского лагеря отъехали пять всадников. Они неслись по дороге что было сил, и пыль серым шлейфом тянулась за их лошадьми. Не доезжая до валузийских постов на полет стрелы, всадники развернулись, и один из них бросил какой-то тюк.

— Передайте это вашему королю, валузийские свиньи! — громко крикнул он, коверкая слова чужой речи.

Всадники Энкеши подобрали тюк, вернулись в лагерь и передали его Келкору. Это оказался старый мех, едва ли на что-то пригодный. Командир Алых Стражей открыл его и с горечью посмотрел на Кулла.

Король подошел и тоже заглянул внутрь: на него смотрела отрубленная голова. Лицо мертвеца было обезображено пытками, его покрывал слой спекшейся крови и грязи, гримаса боли исказила черты, но все сразу признали Усирзеса.