Тени исчезают в полдень

Морозов пятился к печке, задел кочергу, которой Пистимея недавно шуровала поленья. Кочерга с грохотом упала на пол. Морозов быстро нагнулся и поднял ее.

Фрол остановился. Он помолчал-помолчал и сказал обессиленным каким-то голосом:

— Оставь кочергу-то.

— Вот и все. — Устин бросил кочергу на прежнее место. — Давно бы пора запомнить: осилил я тебя навсегда…

— Ты?! — насмешливо качнул головой Фрол Курганов. — Нет… не ты меня осилил, а другая сила… другая…

Черные Устиновы глаза сузились, брови вскинулись и опустились.

— Что же это за сила… неведомая? — спросил он. Спросил негромко и как-то даже осторожно.

— Неведомая? Ничего, скоро, коль не ошибаюсь, начнешь помаленьку ведать…

Устина точно прошило с пяток до головы электрическим током.

— Что? Что?! — воскликнул он, сделав несколько шагов от печки.

— Ишь, верно, значит, — сказал Фрол. — В голосе-то беспокойство.

Фрол снял шапку с гвоздя, взялся за дверную скобку.

— Что «верно»? Какое беспокойство?! — закричал Устин.

— А то самое, которое… которое заставило тебя сегодня со Смирновым ехать, коня насмерть загнать…

— Фрол!! — Устин сжал кулаки. Лицо его затряслось, как студень.

И Фрол, оставив дверную скобку, теперь подошел к Устину вплотную. Тот даже отшатнулся в страхе.

— Вот видишь, — сказал он прямо в лицо Устину. — Я не знаю, кто ты, да вижу тебя насквозь. Ничего, не морщись, давай уж начистоту… Так вот… Мутишь воду тут, давно мутишь. Не вижу, что ли, не чувствую? Только Светлиху вон… не испоганишь ведром помоев!..

— Ты… ты… ты-то кто? — опять выкрикнул Устин. — Ты сам-то… Вместе с Филькой Мень…

— Это у тебя главный козырь, давно знаю, — перебил Фрол. — А я вот что скажу тебе: ветки дерева вместе растут, да в разные стороны глядят.

— Рухнет… дерево, тогда… тогда все ветки… — торопливо, будто боясь, что его перебьют, закричал Устин.

— Что ж тогда? — спокойно произнес Курганов. — И тогда не все в землю уткнутся. Некоторые в небо глядеть будут.

Наконец Устин опомнился, вздохнул глубоко.

— Погоди, погоди! — Устин вытер мокрый лоб. — Я тебя еще раз, Фрол… предупредить еще раз хочу… Если ты, змея ползучая… И я не угрожаю, не-ет…

— Попей воды вон, — спокойно посоветовал Фрол.

И Устин покорно подошел к ведру, стоявшему на табуретке возле печки, зачерпнул полный жестяной ковшик, жадно начал глотать, проливая воду на бороду, на пиджак.

— Так вот… — Устин отшвырнул ковшик. — Так вот, если ты хоть пошатнуть вздумаешь это дерево… Еще завалится оно или нет, а твоя шкура уж высохнуть успеет. Понял?! Понял?!

— Корешки-то, видать, насквозь прогнили, само упадет. Тайгу вон, где нужно, Захар и то корчует. А уж гнилье-то…

Морозов только мотнул головой, будто хотел и не мог выговорить какие-то слова.

— А меня не опасайся. Я бы уж давно пошатнул, если б мог. Так пошатнул бы, чтоб с треском… Твое счастье, Устин, что не могу… Но, Устин, — голос Фрола задрожал, как натянутая струна, — не дай тебе бог… Я много кой-чего делал по твоей воле. — По лицу Фрола волнами прошла боль. — Но если ты, Устин, тронешь Смирнова… Если хоть один волос упадет с его головы, тогда…

— Во-он ты опять как заговорил! — вымолвил наконец Устин Морозов, на этот раз почти шепотом.

— Опять так же, верно… И хорошо, что в тридцать седьмом ты послушался меня. Если б настрочил на Захара кляузу, если Большакова посадили бы, то и ты бы следом загремел…

— Пугаешь, значит! Пугаешь, индюк надутый! Ты кого пугаешь, а? Ты кого, спрашиваю…

Морозов кричал, размахивая руками, крутил ими все сильнее и сильнее, будто намеревался взлететь.

Фрол ушел, плотно захлопнув за собою дверь. Устин перестал размахивать руками, долго-долго смотрел на эту дверь.

Затем глянул в печку. Там огня уже не было, там дымились одни головешки густым и едким желтоватым дымом.

Устин нагнулся и взял полено. Но в печку его не бросил, а принялся зачем-то внимательно рассматривать. Осмотрел со всех сторон, поднял глаза, словно хотел спросить у кого-то: почему у него в руках оказалось это полено, для чего он его держит, что с ним делать?

Он думал об этом так напряженно, что в голове зазвенело. Бросил полено на пол, бессознательно надеясь, что звон в голове, отдающийся тупой болью, тотчас утихнет. Но звон не утих. Помимо своей воли он стал прислушиваться к нему все внимательнее. Сначала смутно подумал: этот звон начался ведь не в ту секунду, когда он взял полено. Нет, он начался много раньше… когда… Ну да, когда Фрол Курганов сказал… Как это он сказал? «Корешки-то, видать, насквозь прогнили…» Вот когда! И этот звон не прекращался ни на секунду, просто он временами не слышал его, как шофер не слышит шума работающего мотора. Но чихнет мотор — и тотчас резанет по уху, отдастся в голове шофера. А почему в его, Устиновой, голове отдался с новой болью звон, когда он взял полено? Почему? Что он в то время сделал? Заглянул в печь, увидел сгоревшие головешки?… Сгоревшие! Вон что?!

Устин лихорадочно начал сгибаться и разгибаться, начал хватать из большой кучи одно за другим тяжелые поленья и швырять в черный печной зев.