Тени исчезают в полдень

— Да ты сядь, сядь, касатушка, — угодливо засуетилась старуха, усадила Зину. — Вот так. Я разве одобряю твоего отца? От него чего ждать! Притвор-то эдак и не приладил к бане, и богохульник он. Но говорил Господь Моисею: «Выведи злословившего из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и все общество побьет его камнями…» И побьет, доченька. Этому верить надо. Почто вон наказал тебя Господь? Душа человеческая — храм Божий, и надо держать его в чистоте, не загрязнять… А ты вот… Ну да ничего, с Божьей помощью и очистимся. Живи у меня, сердешная…

— Не собираюсь я у вас жить, — снова встала Зина. — На постой к кому-нибудь попрошусь, на работу буду устраиваться.

Марфа поглядела на нее жалостливо, покачала головой:

— Ну ин ладно. А будет худо — приходи.

Зина нашла к вечеру квартиру, а на следующий день устроилась на работу корректором районной газеты.

И все вроде пошло у нее на лад.

Но через некоторое время хозяева квартиры, увидев, что она беременна, предложили ей съехать.

Много дней потратила Зина, чтобы найти жилье. Но теперь — тщетно.

Обегав весь поселок, она в отчаянии пришла к редактору, рассказала все чистосердечно ему о своем положении.

До Смирнова газетой руководил некто Иван Леонтьевич Петькин, человек грузный, вялый, наказанный, как говорили, жизнью. Когда-то он занимал большие посты в области, но постепенно съезжал все ниже и ниже.

— Так что же, Никулина… Я бы, собственно, рад, — сказал ей Петькин. — Но знаете, как сейчас с квартирами. У меня вон даже два литсотрудника без квартир по второму году живут. А это все-таки творческие работники… Да.

Тогда Зина пошла к Марфе Кузьминой.

— А давно бы так, касатушка моя! — все с той же старушечьей жалостью проговорила Марфа. — Хочешь — у меня живи, хочешь — я поговорю тут с одними людьми.

— Лучше поговорите, сюда из колхоза ездят.

— Только ить… предупреждаю уж, коль ты этакая, — богомольные они.

— Все равно… попросите только, чтоб пустили, — махнула Зина устало рукой.

— И верно, и правильно. Я сейчас же, — заторопилась старуха. — Веры они не нашей, не баптистской, но все равно хорошие люди.

«Хорошими людьми» оказались две старухи, такие же дряхлые, как сама Марфа. Их звали Евдокия и Гликерия.

Зину они встретили радушно, засуетились, забегали по небольшой избенке, как две юркие мыши, натащили из сеней, из подпола и еще откуда-то молока, варенья, каких-то коржиков, согрели чай, все приговаривая:

— Вот послал нам Господь наш душу отзывчивую. Ничего, доченька, мы тебе будем, вдвоем-то, роднее матери. От бремени освободишься, это ничего. Новая душа Божья народится — вот и праздничек для нас. За квартирку-то ничего и не надо нам. Да и зачем нам! Разве когда полушалок к празднику купишь али матерьяльцу на платье кому. А нет — ин ладно. Поблагодаришь когда — и того хватит. Молча о нас добром помянешь — и то награда…

До рождения ребенка Зина жила более или менее спокойно. Правда, старухи надоедали ей бесконечными разговорами о Христе, об освобождении души от власти тела с помощью постов, но Зина не обращала на это внимания. Только, кажется, однажды сказала:

— Что же вы все о постах толкуете, о воздержании, а сами по шесть раз в день за стол садитесь?

— Так, доченька, наше дело старушечье… А тебе вот надо еще суметь возненавидеть свое тело, аки темницу души. Такова первая заповедь христиан духовных.

— Не пойму я вас, — промолчав, сказала Зина. — Бабушка Марфа говорила: душа человеческая — храм Божий, надо держать его в чистоте…

Старушки обиженно поджали губы. Евдокия проговорила:

— Каждый человек может стать достойным сосудом для воплощения Божия. Марфа — баптистка, а они, баптисты, хоть и говорят об этом, да не усердно об этом заботятся. Только мы, христиане духовные, люди Божьи…

— Да и мы, сестрица, много отошли от наших прежних заповедей, — возразила ей Гликерия. — Раньше у нас говорили: «Неженатые не женитесь, женаты разженитесь. Вы, мужеск пол, сколь можно реже глядите на жен и девиц; вы, жены и девицы, пуще огня мужчин опасайтесь». А теперь… Христос Григорий…

— Какой Григорий?! — невольно воскликнула Зина. — Христа Иисусом же называют.

Гликерия улыбнулась, открыв беззубый рот, пояснила:

— По нашей вере Бог может воплотиться в любом человеке. И в тебе может, коль заслужишь. Брат Григорий вот давно удостоился. А кто удостоился, того мы зовем Христосом… Так о чем я? Ага, Христос Григорий, говорю, новые обряды ввел, неслыханные ранее.

— Ты не трогай Григория, святой он, — повысила голос Евдокия.

— А чего «не трогай»… Где видно, чтоб у духовных христиан детей макали в поганую купель! Еще бы гриву отрастил, как православный жеребец! Так и до икон дойдем.

— Гликерия! Поразит Господь! — грозно предупредила Евдокия.

— Да что, я так… — сразу остыла Гликерия.

— То-то же… Христос Григорий знает, видано или не видано. В нем Бог. Говорит, надо теперь детей крестить, — значит надо.

— Да я что, разве я перечу? Я только говорю. Или вот большие радения. Где это видано, чтоб свальный грех…

— Гликерия! — опять дребезжала Евдокия.

— Да я что? Я только говорю, что раньше была заповедь: вы, мужеск пол…