Тени исчезают в полдень

Однажды, возвращаясь с работы, думала невеселые свои думы. Григорий недавно предупредил — скоро радение всеобщего греха. Зина давно замечала — на молениях обшаривает ее глазами какой-то угрюмый бородатый сектант. И, услышав предупреждение Григория, содрогнулась: она знала, что произойдет на этом радении…

В переулке, словно поджидая ее, стояла Марфа, опершись на суковатый костыль. Впрочем, она действительно поджидала Зину.

— Здравствуй, касатушка. Господь с тобой, моя доченька, — заговорила Марфа. — Приметила я — все ты по этому переулочку ходишь. Как живешь-можешь-то?…

— Какая жизнь… — И Зина невольно всхлипнула, ткнулась в плечо старухе.

— Ну-ну, люди ить кругом… То-то я замечаю — неласковая ты ходишь все. Айда ко мне, на заезжем ноне никого нет…

Приведя Зину в свою каморку, Марфа опять, как в первый раз, стала поить ее чаем.

— Бабушка, бабушка, к кому ты меня толкнула! — опять заплакала Зина. — Ведь говорила — хорошие люди.

— Да ведь с Богом в душе вроде… А так — кто их знал, что поганые хлыстовские обряды сполняют.

— Уйду я от них, — заявила Зина. — Пусть хоть зарежут потом, уйду. Не могу больше.

— И верно. И верно, чего тебе? — закивала Марфа. — От них, слышала я, многие уходят. Суровы шибко. — Марфа помолчала и добавила: — От них уйти можно, а от Бога-то не след. И так он уж нешибко милосерден к тебе.

Зина вздохнула глубоко, прерывисто, как ребенок, которого сильно и несправедливо обидели, а теперь вот он немного успокоился и пытается не сильным еще своим умом понять — за что же?

— Скажи, бабушка, ну вот ты… Ты счастливая, довольная жизнью. Благоденствие на тебе какое-то. Как это все… пришло к тебе? — спросила задумчиво Зина. — Как его, милосердие-то, заслужить?

Старуха, кажется, не ждала этого вопроса. И тем более обрадовалась, расцвела даже.

— И-и, касатушка ты моя! — воскликнула она. — Да кака ты еще молоденька!

— Что же, мне до старости, что ли, не понять ничего?

— Поймешь, поймешь, родимая, — заторопилась старуха. — Всякие обряды тяжелые — это тьфу, Богу-то они и не нужны вовсе. Христос свой крест отнес на Голгофу, своими страданиями заплатил за все грехи человеческие. Черным по белому это в Святом Писании объяснено все. А они, хлысты эти всякие, исусовцы… тьфу! — еще раз плюнула Марфа, — вроде и не понимают этого, все заставляют грехи людские страданием замаливать. А Богом надо проникнуться просто, понять его душой. Понять и принять единожды и навсегда.

— Да как, ка-ак? — взмолилась Зина. — Они — Гликерия с Евдокией… Григорий этот — тоже ведь все говорит: проникнуться надо. А как?

Марфа помолчала, будто прикидывая что-то в уме.

— А давай-ка вот что, перепелушка моя, и сделаем. Я сведу тебя завтра в одну семью. Обрядов всяких они не совершают, молитв не поют. Они Библию только изучают. Они и приютят на время. А там видно будет…

…Так Зина попала в семью озерского иеговиста Митрофана Селиванова.

Семья состояла всего из двух человек — самого Митрофана да его жены, толстой, неповоротливой, но очень доброй женщины, Екатерины Сидоровны. Впрочем, и сам Митрофан, длинный как жердь, рябоватый мужчина, был хотя и молчалив, но добродушен и прост.

— Ну-к что, милости просим к нам, — сказал он, поглядев на Зину, когда Марфа объяснила, в чем дело. — Мы завсегда рады помочь человеку в беде. Накорми-ка людей, Екатерина Сидоровна, чем Бог послал. — И засобирался на работу. Работал он где-то в промкомбинате. — А что сынок у тебя, это ничего. Это хорошо даже, сынок-то. Пока он неразумный, мы его в ясельки, в ясельки пристроим. У меня дальняя сродственница няней там работает, она поможет устроить.

На новой квартире Зине было хорошо. Хозяева дали постель (ее матрас, подушка да одеялишко с простынями так и остались у Евдокии с Гликерией, и она махнула на все рукой — пусть пропадет лучше, чем идти к старухам), раскладушку, отвели угол. Они ни о чем не расспрашивали, с первых же дней стали относиться так, будто Зина век жила с ними.

Мальчика Селиванов действительно устроил в ясли.

По вечерам, придя с работы, Митрофан доставал Библию, подолгу сидел с ней, шевеля губами. Видимо, грамоты он был небольшой.

А частенько говорил, прежде чем сесть за свои занятия:

— Ну-ка, мать…

И жена выходила из комнаты, возвращалась, запирала двери на крючок. И только тогда подавала мужу, вынув из-за пазухи, толстую, исписанную четким почерком тетрадь. И снова Митрофан читал, шевеля губами.

Однажды он протянул тетрадь Зине:

— На-ко, почитай.

В тетрадке были переписаны какие-то статьи. Зина остановила взгляд на одной из них. Статья называлась: «Религия в политике означает войну против Бога».

— Что это? — спросила Зина.

— Да ты читай, читай…