Тени исчезают в полдень

И это было до того уморительно, что даже колхозники, настроенные самым мрачным образом, начали улыбаться. Улыбнулся и Фрол Курганов, засветилась веселая искорка в продолговатых, вечно печальных глазах Варьки Морозовой. А Ирина уткнулась в плечо Клашки Никулиной и вытирала кулаком проступившие от хохота слезы.

— Да отчего это он… Клашенька? — с трудом прокричала Ирина.

— Видишь ли… понимаешь ли… — только и смогла проговорить Клашка.

Илья Юргин вдруг сел на доски. Но тут же вскочил, точно подброшенный пружиной, закрутился еще сильнее.

— Горю… горю ить я!.. Штаны еще новые почти были! Э-э…

— Что ты говоришь?! — подскочил к Юргину Митька. — Где, где горит?

— Еще спрашиваешь, дьявол! Вот тут, тут смотри! — повернулся к Митьке спиной Юргин и чуть согнулся. — Туши, что ли, гад!

Митька ковырнул в брюках пальцем, оторвал полуистлевший кусок. И тогда откуда-то из недр Илюшкиных брюк повалили сразу клубы дыма.

Сквозь неудержимый хохот послышались выкрики:

— Сгорит живьем человек!

— Воды скореича! Где ведро?

— Скидывай штаны-то! Скидывай! Сгоришь вместе с ними!

Но громче всех вопил сам Юргин, пятясь задом на Митьку:

— Туши, говорю, сволочь! Туши, паразит!

— Сейчас, браток, сейчас! — ласково говорил Митька, торопливо разматывая свою веревку. — А заодно и окрестим. Жди, когда тетка Пистимея решит, что сподобился уж… Правда, без положенного обряда.

В следующее мгновение Митька захлестнул веревку под мышками Ильи, взял его в охапку и потащил к перилам парома. Никто не успел опомниться, как «знаменитый артист», болтая руками и ногами, мешком плюхнулся в воду.

— Это еще что за шутки? — перестав смеяться, крикнул Сергеев.

— В самом деле добалуешься… Утопишь человека, — подал голос и Колесников.

— Ничего, пусть вымочит ему всю желчь.

— Да, ему вымочишь! В бензине разве с недельку выдержать…

Веревка была не очень длинной, Юргин барахтался метрах в пяти от парома, истошно выкрикивал:

— Сволочь чубатая! Анархист проклятый…

— Ну как, потухло?

— И-и-ы-ы! — простонал в ответ Юргин посиневшими губами.

— Что, еще идет дым? — огорченно переспросил Митька. — Ну не падай духом, не бросим в беде человека. Давай еще помочим.

— Ты в самом деле… шути, да знай меру, — поднялся все-таки Сергеев. — Захлебнется же…

Он подошел и отобрал у Митьки веревку. Но паром был уже почти у причала. Почуяв под ногами дно, Юргин с такой силой дернул к себе веревку, что вырвал ее из рук Сергеева и выполз на песок.

Досмеиваясь, люди сходили на берег.

Митька как ни в чем не бывало подошел к Илье, снял веревку и начал ее молча сматывать. Купи-продай беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, подпрыгивая вокруг Митьки, размахивая руками, но это не помогало ему обрести дар речи.

— Стучат ногами тут всякие… будто их голой рукой щекочут… за обгорелые места, — сказал Митька, так же смакуя каждое слово, как сам Юргин несколько дней назад.

И ушел домой, оставив Юргина соображать, что к чему.

Знаменитый Купи-продай сообразил не сразу. Зато мгновенно догадалась обо всем Ирина. Она перестала смеяться, поискала глазами Митьку. Но его уже не было на берегу.

Задумчиво глядя себе под ноги, она пошла в деревню, забыв подождать деда.

А дед Анисим, между прочим, был единственным человеком на пароме, который ни разу не улыбнулся за все время. Он один в течение всего рейса молча сосал потухшую трубку, поглядывая то на Митьку-озорника, то на свою внучку…

Глава 3

Поздним вечером промокшие, молчаливые Большаков и Корнеев возвращались домой из обкома партии. Каждый из них вез с собой по выговору за «головотяпство» по отношению к «королеве полей», как выразился один из членов бюро обкома.

В обком их вместе с секретарем райкома партии Григорьевым вызвали неожиданно, не объясняя причин. И только там сообщили, что от группы колхозников Зеленого Дола поступило письмо, в котором говорилось о «преступных действиях» председателя колхоза Захара Большакова и главного агронома Корнеева, распорядившихся всю «недавно только взошедшую, еще низкорослую кукурузу» скосить на силос.

Само письмо не показали, да Большаков с Корнеевым и не просили этого. Сообщили — потребовали объяснений.

Сверху сыпалась все та же морось. Копыта лошади чавкали по грязи, тяжелые, скользкие ошметки глины летели из-под колес, падали на спины, на головы. Андрон Овчинников, встретивший председателя с агрономом на станции, уныло сидел на передке, время от времени покручивая над головой бичом и почмокивая губами.

— Ну вот так, головотяп! — впервые за всю дорогу с горечью произнес Захар.

Большаков и Корнеев знакомы давно, около полутора десятков лет. Когда-то они вместе учились на курсах председателей колхозов. Затем Корнеев несколько лет возглавлял соседнюю ручьевскую артель, окончил заочно сельхозинститут. После объединения колхозов бессменно состоит главным агрономом укрупненного хозяйства.

Они отлично сработались, понимали друг друга с полуслова, давно стали друзьями.