Тени исчезают в полдень

Потом долго-долго молчали. Ослепительно, как солнце в пустом небе, горела посреди комнаты электрическая лампочка. Но света ее все равно хватало только на эту комнату, а там, за тонкими стеклами, за окнами, стояла густая тьма. Оба видели ее поверх занавесок, прикрывающих окна лишь до половины. Тьма прилипла к самым стеклам, давила и давила на них.

— Снег, наверное, завтра упадет, — сказал Фрол.

Клашка не понимала, о чем он говорит. Она, вся сжавшись, ждала, что сейчас посыплются со звоном выдавленные стекла, тьма хлынет в комнату, зальет все сплошной чернотой. Она была твердо уверена в этом, знала, что произойдет это через минуту. Вот осталось только полминуты, десять секунд, пять, две, одна…

Стекла выдержали, не посыпались. Но зато распахнулась дверь, все равно зазвенел в ушах звон, и все равно стало темно в глазах.

У порога, одетая в новую фуфайку, стояла жена Фрола Курганова, Степанида.

Клашка была без кровинки в лице. Но — странное дело! — звон в ушах вдруг утих, точно растаял, тьма рассеялась. Она стояла теперь окаменевшая и спокойная, смело глядела в злые и вместе с тем тревожные Степанидины глаза. Глядела и чувствовала, что где-то внутри разливается острый холодок, ползет вверх по всему телу.

— Чего надо? — спросил вдруг Фрол у жены, не вставая. И Клашка улыбнулась чуть-чуть, одобрила: именно, чего, мол, ей здесь надо?

— Мимо я шла, — сообщила Стешка. — Простите уж…

— Ну? — проговорил Фрол.

— Видела, как… занавески открывали да закрывали.

Фрол пожал плечами, будто удивляясь, и сказал:

— Ступай домой. Сейчас приду.

— Фрол! — закричала вдруг Степанида, подавшись вперед. — Ты что делаешь-то?! Опомнись!

Ее тяжелый полушалок скользнул по гладким, туго зачесанным назад волосам и упал на плечи. От электрического света волосы поблескивали, делали ее красивой и молодой.

— Ступай, сказал! — чуть повысил голос Фрол.

— И ты?! — укоризненно повернулась Степанида к Клашке, сделала к ней два шага. — И ты?… Что делаешь-то, а?

— За что ты меня коришь? — шепотом начала говорить Клашка. — Что я делаю?! Ты всю жизнь с мужиком прожила, а я не знаю даже, как мужская пропотевшая рубаха пахнет. Ты это понимаешь, а? Понимаешь или нет, я спрашиваю? — закричала уже Клашка, не помня себя. — Занавески, говоришь, задернули? Ну задернули. Чтоб любопытные глаза не пялили. Дверь вот еще не успели закрыть да на стол собрать!

Клашка кричала, не трогаясь с места, а Степанида все пятилась и пятилась назад, пока не прижалась спиной к двери.

— Клавдия! — вскрикнула наконец Степанида. — Подумай, ради бога, чего говоришь!

Клашка и в самом деле не отдавала себе отчета. Ей казалось: у нее хотят отобрать то, о чем она всю жизнь мечтала, чего ждала и дождалась наконец и что должна защищать.

Но это было только мгновение, как после вспышки, когда на несколько секунд становится темно в глазах. А потом темень медленно рассеивается, выплывают из ее глубины знакомые очертания предметов, и все становится как прежде.

— Прости меня, Стешенька, прости! — всхлипнула вдруг, как девчонка, Клавдия, кинулась к жене Фрола, уткнулась ей в плечо и, обнимая Степаниду, сползла к ее ногам.

— Что ты, ей-богу, Клашенька… — растерянно проговорила Степанида. Голос ее перехватывало, по круглому, матово-бледному лицу прошла судорога. Обессилев, она присела у двери на тот же стул, где сидел недавно Фрол, положила к себе на колени Клашину голову и стала ее гладить. — Будет, Кланюшка, перестань! И тоже… тоже прости меня…

Обе женщины теперь плакали. Фрол крякнул, встал, потоптался. И осторожно вышел из дома.

С заречья все так же тянула стужа, все так же напахивало запахом снега, хотя воздух был недвижим. У Фрола замерзла голова, и он понял, что забыл у Клашки шапку. Поднял барашковый воротник суконной тужурки и медленно, словно боясь споткнуться в темноте, пошел к своему дому.

На половине пути его догнала Степанида. Она молча сунула ему шапку и пошла рядом. Фрол почти до самого дома нес шапку в руках, пока жена не сказала:

— Застудишь голову-то. Зима ведь…

Фрол очнулся и увидел, как неслышно и густо сыплются вокруг него тяжелые снежинки. В темноте они казались крупными шариками, похожими на град. Странно было только, почему они не барабанят о его голову, о мерзлую землю.

— Зима, дядя Фрол, а! — радостно закричал вдруг Мишка Большаков, сын Захара, вывернувшись откуда-то из переулка. — Видишь, как она незаметно! Утром люди проснутся — и ахнут: зима! Как у Пушкина.

…Проснувшись рано,В окно увидела ТатьянаПоутру побелевший двор,Куртины, кровли и забор… —

продекламировал Мишка и воскликнул: — Хорошо! — не то о Пушкине, не то об этом сегодняшнем вечере.

Плечи и шапка его были густо забелены снегом. Мокрое от растаявших снежинок лицо блестело в косой полосе электрического света, падавшего из чьего-то окна, занавешенного снаружи живой, вздрагивающей сеткой.

— Вот ведь, а! — также восторженно прибавил Мишка и вытер рукавом мокрое лицо. — Я хожу-хожу по улицам… А батя на ходке уехал…