Тени над Латорицей

— Во-первых, вы моя помощница. Хотя и случайная, — шутливо ответил Коваль. — Во-вторых, моей Наташке тоже двадцать. С нею часто сидим вот так же и разговариваем.

Коваль умолк, что-то вспомнив, и сорвал ланцетовидный лист вербы.

— Но, смотрю, — продолжал он, — очень уж вы разные. Наташка веселая, бойкая. Вы, может быть, тоже бойкая, только не очень веселая. А это странно — в двадцать лет не быть веселой. Мне кажется, что вы если и радуетесь чему-нибудь, то тоже как-то печально. И ненадолго. Я не ошибся?

Таня молчала.

— Хорошо, не отвечайте. И простите, что задаю вам такой интимный вопрос.

— Нет, пожалуйста. Вы человек для меня чужой. Можете спрашивать то, что близким людям не разрешается спрашивать. Интересно, как выглядит ваша дочь? Может быть, я ее знаю. В Киеве у меня много знакомых.

— Как выглядит? Она, пожалуй, не такая красивая, как вы, но, простите, ласковее и проще, а потому — привлекательнее. Вы уже словно утомлены в свои двадцать лет, а в ней бурлит и бушует сама жизнь. Может быть, вы пережили какую-то трагедию? Она вот мать потеряла, но постепенно выровнялась, не сломалась. Я рад, что Наташка растет хорошим человеком.

— У меня родители живы-здоровы, — сказала Таня. — А вы никогда со своей дочкой не ссоритесь?

— Всякое бывает. Но в большинстве случаев виноват я и мои привычки. И вот эта разница между вами и ею заставляет меня задуматься. Очень хочу понять, в чем тут дело.

— Я в школе тоже пыталась понять, почему люди одного возраста видят окружающий мир с разной высоты. Мне, по глупости, казалось, что у них должна быть одинаковая точка зрения на жизнь. Когда впервые обула туфли на высоком каблуке, решила, что и у меня появится другой, может быть, исполненный превосходства, взгляд, другие мысли — ведь земля стала от меня дальше, а небо ближе. Но ничто, ничто не изменилось. Кроме походки.

— Вы удивительная девушка. — Коваль внимательно смотрел на нее.

— А еще раньше, — ободренная его репликой, продолжала Таня, — а еще раньше я думала, что люди с разным цветом глаз видят по-разному. Говорят ведь, что один смотрит на мир через розовые очки, а другой — через черные. Вот я и решила, что цвет глаз тоже влияет на отношение к миру. Долго носилась с этим. В шестом классе даже пробовала написать на эту тему «научный трактат». Меня не поняли и высмеяли. Но не исключено все же, что я была права. Вот у вас глаза серые, они светлее, чем мои, карие, — и у вас должно быть светлее в глазах. Беда, не могу сравнить свою «видимость» с вашей и потому считаю, что вижу не менее ясно, чем вы. Нет, все это, наверно, чушь, ребячество. — И она впервые за все время разговора рассмеялась.

— Таня, — сказал Коваль, — неудовлетворенность у вас наносная, все это пройдет. А мир люди видят по-разному в зависимости не от цвета глаз, а скорее — от цвета души.

— Интересно!

— И душу, в отличие от глаз, можно всполоснуть и даже отмыть. Тогда и в глазах становится светлее.

— Вы хороший человек, Дмитрий Иванович, — неожиданно сказала Таня. — Никогда не думала, что в милиции есть такие люди. Хотите, я вам скажу, что я сама о себе думаю. Откровенность за откровенность. Я давно себя проанализировала. Все свои поступки, желания, все-все. Старалась быть объективной, по возможности. Я все это сделала потому, что люблю себя, и жалею, и хочу понять. И знаете, к какому выводу пришла? — Таня посмотрела на Коваля, который задумчиво скручивал пальцами зеленый лист вербы.

— К какому?

— Однажды я поняла, что всегда нападаю. Даже тогда, когда меня и не думают обижать. Я почувствовала, что лицо у меня всегда напряженное, фразы готовые, тон — тоже. Зачем? Почему это во мне? Что мешает мне жить, как все люди, что мешает чувствовать себя свободной, раскованной, счастливой? Кого я всегда боюсь? Ведь некого мне бояться — все кругом совсем не страшные люди. Потом поняла, что эта болезнь у меня уже давно, раньше я просто не вникала в нее. Возможно, поэтому я и в милиции так себя вела. — Таня перевела дыхание, потом продолжила: — Впрочем, зачем я все это рассказываю? Вам ведь безразлично, что творится у меня в душе, вам нужно спешить к своей дочери.

Она вскочила. Коваль тоже встал.

— Вот вы и на меня напали. Рассказывали по своей воле, а теперь нападаете. Ну что ж, будьте здоровы!

— Простите, если обидела, — совсем другим тоном произнесла Таня. — Мне, знаете… Как гляну на вас… Мне просто ваша форма мешает, даже пугает. Глупо, конечно. Еще раз простите, пожалуйста. Вам куда? Направо? И мне туда. Разрешите с вами, Дмитрий Иванович?

— А кроме формы, вам ничего не мешает? Мой возраст, например, — другое, мол, поколение, выжившие из ума, прямолинейные старики?

— Нет, что вы! Я просто не привыкла быть рядом с человеком в форме, — улыбнулась девушка.

— Это пройдет, — миролюбиво сказал Коваль. — Это у вас до сих пор обида на сержанта. А вот если, не дай бог, как говорится, попадете в беду, будете искать, будете во все глаза смотреть, нет ли поблизости этой самой формы. Чтобы вас защитила.

— Я сама себя могу защитить!

— Гм, — усмехнулся Коваль. — Это неплохо. Ну что ж, пойдемте.