Тени пустыни

Но что происходит в Персии, не удавалось расслышать. Голос Али тонул в жужжании шашлычной и потоке слов Тюлегена Поэта:

— Времена!.. Нет у нас ни подушки, ни ковра! Нет ни денег, ни мануфактуры! Ох, даже чай отбирают… Колхозы! Одно одеяло на всех — на мужчин, женщин, детей… Эй — эй, гости, — перебил он себя. — Пожалуйста, прошу! Готов! Шашлык готов! Вам три шампура… Вам шесть. Преотличный, сочный шашлык. Так вот, — снова обратился он к персу, — все разверстки да налоги, как в прорву… Не осталось у достойных уважения людей ни рубля, ни лица, ни голоса, а здесь, — и он постукал себя пальцем по лбу, — полное смятение мыслей… Туман! Кто мы теперь? Протянутая рука нищего?.. Кому? Шашлык кому?

Тюлеген Поэт внезапно осекся и на ухо персу шепнул:

— Они!

Не торопясь, не переставая жевать, господин Али поглядел в сторону низенькой двери. Почти заслонив свет, пригнув голову, на пороге стоял человек. Отличное пальто с воротником серебристого каракуля и сидящая набекрень, на наголо выбритом черепе такого же каракуля папаха, бамбуковая трость придавали новому посетителю шашлычной внушительный и даже неприступный вид. Губы его под щеточкой усов кривились усмешечкой, а студнеобразные щеки дергались. Всем своим видом он показывал, что не привык посещать такие замурзанные обжираловки. Подавляя отвращение, он силился разглядеть сквозь шашлычный дым лица обедавших. Острые его глазки — шильца, чуть задерживаясь, равнодушно скользили по бородам, шапкам, халатам и вдруг… застряли на персе.

Удивительно изменилось выражение лица вошедшего. Испуг, страх, растерянность мгновенно сменялись на нем. Лицо говорило: «Я ждал тебя, но… не верил, что ты придешь». Кто бы подумал, что столь высокомерный, самодовольный франт может заплакать при виде добродушного, жизнерадостного толстяка перса. А ведь у посетителя в каракулевой папахе слезы выступили на глазах и толстые щеки задрожали, точно студень из бараньих ножек…

— Они! — снова многозначительно просипел Тюлеген Поэт.

— Они? — переспросил господин Али.

— Они самые. Бамбук.

— О аллах! О Абулфаиз! В каком он явился виде?! Тьфу! Дурак! Разрядился, павлин!

А Тюлеген Поэт уже устремился к вошедшему и, подобострастно извиваясь, повлек его за дымный мангал, где почетным гостем восседал перс.

Тюлеген Поэт судорожно проводил в приветствии руками от живота к глазам и от глаз к животу, таял, закатывал зрачки под самый лоб и болтал, осыпая благословениями гостя, его отца, его деда, деда его деда, и всех его предков. Он стрекотал по сорочьи, словно ретивый слушатель медресе, зазубривающий изречения из корана.

Только окунувшись в дым извергающего искры и брызги жира мангала, Тюлеген Поэт наконец замолчал, поперхнувшись в приступе восторга. Но лишь на мгновение, чтобы снова завопить:

— Готов! Шашлык готов!

На Бамбука жалко было смотреть. Зеленоватая бледность не сходила с его лица. Он беззвучно шевелил пепельными губами.

Толстая шея перса побагровела, а нос зловеще выгнулся совсем по — ястребиному.

— Неужели в Ташкенте нет здорового человека? — прошипел он.

— Что, что?

— Вы больны?

— Н — нет…

— Посмотрите на себя, Хужаев.

— Во имя аллаха… не называйте меня так… Я… моя кличка… Бамбук, — и он выставил вперед свою бамбуковую трость. — Тайна… Риск… Ответственность.

— К делу! Люди подъехали?

— Да.

— Все?

— Нет, не прибыли из Китая… из Синцзяна… И из Баку.

— Баку займусь я, Синцзян проинструктируете лично. Да и мы с ним свяжемся через Кашмир. Где люди?

— Делегаты?

— Эх, тьфу! Вы рехнулись! — вспылил Али и выразительно сплюнул. Какие делегаты? Вы чушь городите. Да возьмите шампур… ешьте… Все смотрят! Тьфу — тьфу!

— У нас курултай — съезд… Значит, делегаты…

— Дурачье… Никаких съездов, никаких сборищ. Ночью я уезжаю. Где и с кем я встречусь? Давайте устройте небольшой ужин… Скромная беседа единодушных, так сказать, за блюдом плова! Где? Тьфу — тьфу!.. Ну, быстро!

— У меня… — шепнул Тюлеген Поэт. — Здесь близко. Шагов сто…

— Ладно, после вечернего намаза…

Грубость господина Али встряхнула Хужаева. Студни его щек уже не дрожали больше. Обиженные складки обозначились сильнее, но холодные брови даже посмели нахмуриться. Не притронувшись к шашлыку, он положил на поднос шампур, который держал все время на отлете, как бы не капнуть на пальто, приосанился и самодовольно процедил:

— Они здесь…

— Здесь?

Судя по тону, каким Али произнес слово «здесь», пришел его черед пугаться. Но он не испугался, а рассвирепел и потерял всякую выдержку. Вращая своими выпуклыми глазами, кряхтя, брызгая слюной, он вцепился Хужаеву в лацканы пальто и прохрипел:

— Предатель, трус! Ты нарочно собрал их в одно место… сюда!

— Да, все они тут, — вмешался заговорщическим шепотом Тюлеген Поэт и сейчас же без всякого перехода завопил во весь голос: — Готов! Шашлык готов! Шашлык из нежнейшего мясца райского барашка. Кому шашлык?!