Тени пустыни

Керим — хан был азиат и остался азиатом. Он хитрил и переборщил в своей хитрости. Он, возможно, и хотел услышать совет. Изощренная его хитрость не допускала, чтобы большевики могли послать в пустыню такого большого доктора просто лечить пастухов и жалких земледельцев от болезней. Болезни посланы аллахом еще Адаму. И со времен Адама люди болеют и помирают от болезней. Станут большевики возиться с какими — то подыхающими с голоду черными людишками — таков уж удел черни — да еще в чужой стране. Другое дело, если заболеет знатный человек, вроде матушки Бархут — хон… Она мать великого вождя. Ее жизнь драгоценна. Для того этот русский доктор и здесь. Но он не только доктор, Керим — хана за нос не проведут. Белудж глубокомысленно сощурился и важно сказал:

— Посоветуй, что мне делать?

— Мое дело лечить… — сказал Петр Иванович и вдруг разозлился: — А впрочем, один совет я дам. Опий выветривает из мозга разум… Запомните, хан: ум человека вылетает из головы вместе с терьячным дымом.

Керим — хан не обиделся. Ловко, как ему, наверно, казалось, он вернул разговор в прежнее русло.

— Самый несчастный тот, кого никто не любит. Меня любит один человек в мире — мать. Что со мной будет, если она… — он закатил глаза, но вдруг застонал: — А тысяча рупий!

Костер потух, загадочными глазами тлели угольки. Влажная темнота южной ночи заползла под покров чадыра, и нельзя было разглядеть лица Керим — хана, но Петр Иванович понял, что он плачет.

Плакал Керим — хан, самый могущественный, самый страшный, дикий Керим — хан, чьим именем матери — персиянки пугали детей. Тот самый Керим — хан, которого побаивались правители могущественных государств.

Керим — хан!.. Угроза нашествия, гибели женщин, детей, резни, истребления всего племени не заставила бы его пролить и слезинки. Говорили про него: «Глаза его сухи, без слез, руки мокры от крови». В час опасности, безысходности он мог бесстрашно подставить шею под удар, только бы не показать слабости духа.

Не на шутку Петр Иванович испугался. Страшно, когда плачет мужчина — белудж. Еще хуже, когда белудж плачет в твоем присутствии. Лучший друг делается врагом, если узнает, что ты видел его слезы.

Утро в долине Герируда пришло в ослепительном наряде из золота и багрянца. Солнце разогнало мрак ночи и мрачные мысли.

…Черная, лоснящаяся физиономия вождя белуджей сияла, бешеные глаза его прыгали. Бархут — ханум лучше. Бархут — ханум соизволила выкушать чашку кислого молока, совсем маленькую чашечку — но какая радость!

Керим — хан пританцовывал, хлопал всех по плечу и вопил:

— Проснулось мое счастье! К матушке возвращается здоровье!

За утренним чаем он даже спел. Он пел, пощипывая струны кобуза и поглядывая хитро на мистера Джеффри Уормса, который ел, как всегда, много и жадно.

Керим — хан пел:

Я хваленый, перехваленный богатырь, иах!

Ой, я «ветров» козлика испугался, иах!

По площади дастархана я гарцую на осле, иах!

Во мгновение ока пузо набиваю хлебом, иах!

Большим шутником был могущественный вождь. Но нельзя сказать, что шутки Керим — хана нравились доктору. Не нравилась ему и бутылка водки, которую Керим — хан один осушил за завтраком. Петр Иванович терпеть не мог пьяниц, да еще таких, которые спьяна лезут с нежностями, тыча прямо в лицо жесткими жгутами своих усов.

А белудж никак не хотел угомониться:

Я богатырь: над блюдом плова

Я разгоняю полчища мух.

Я богатырь: ударом молниеносного копья

Вытаскиваю из печи лаваш.

Улучив минутку, Алаярбек Даниарбек шепнул Петру Ивановичу:

— Инглиз утром показал хану письмо. Какое? Откуда? От Томсона генерального консула инглизов в Мешхеде. Хан гневался. Томсон пишет: тогда — то и тогда — то белуджи должны перейти границу. Есть такой у инглизов с Керим — ханом договор, оказывается. Если границу не перейдут, хана схватят и отвезут в Феррах. Хан гневался, очень гневался.

После завтрака Керим — хан ушел в чадыр Бархут — ханум.

— Коллега, — сказал мистер Уормс, — вам нельзя оставаться здесь… Опасно оставаться. Учтите, мне наплевать… Но я отдаю дань своему великодушию.

У Петра Ивановича вырвалось:

— А не сделать ли наоборот?

— Ого!

— Великодушие за великодушие. Зачем вы подзадориваете Керим — хана? Спорите? Он споров не переносит… особенно когда пьян.

— Это совет? — поморщился мистер Уормс. И вдруг расхохотался: — Эх, я так и знал. Вы, доктор, не только доктор. Выслушайте мой совет, дорогой. Занимайтесь медициной. Только медициной. А кто выходит за границы своего дела… поверьте моему опыту путешественника… Ля — ля — ля…

Петр Иванович настаивал:

— Гость на Востоке священен, но только до порога.

— Вас здесь терпят, господин большевик, как врача, но в советниках — большевиках здесь не нуждаются.

Яснее мистер Уормс не мог выразить свою мысль.

— Бархут — ханум лучше, — продолжал Уормс, — пользуйтесь случаем. Получайте благодарность. Рупии и…

— Гениально придумано. Керим вспыльчив от природы и пьяный не знает удержу. А вы наступаете ему на любимую мозоль…

— Ого, и угрозы… Англичанин никого, кроме бога, не боится.

Ответить Петр Иванович не успел. Вернулся хозяин дома.