Тени пустыни

Роста Зуфар был чуть выше среднего. Он не казался крупным и очень сильным, но никому не давал спуску. Любителей же задеть слабого, побахвалиться над слабым в пустыне сколько угодно. В минуту возбуждения Зуфар делался как бы выше ростом, шире в плечах. Он редко замахивался, но, если приходилось, он бил как следует. «Если ты дашь врагу встать, плохо тебе придется!» — говорил Зуфар. Но в нем бродила закваска своеобразного степного рыцарства, которого, увы, далеко не всегда держатся люди пустыни. Он никогда не бил лежачего. Впрочем, его внезапная сила ошеломляла противника, и после первого же урока никто не хотел с ним связываться. А в опасных случаях Зуфар проявлял не только физическую силу. Пустыня требует ловкости, изворотливости. «Держи глаза раскрытыми от сна беспечности!» Это тоже любимая присказка Зуфара. Беспечный не много овец напасет в песчаных барханах. Как бы вместо баранов не пришлось пасти черепах.

Ближе к рассвету всерьез подморозило. Зуфар так разогрелся от бега, что и теперь не чувствовал холода. Его занимало другое. Белая пыль дорог сначала порозовела, а скоро и совсем покраснела. Огненные столбы ходили по небу. Где — то ревел верблюд. Ему тревожно вторил другой.

Багровое небо, рев верблюдов вызывали в душе беспокойство.

Но Зуфар недолго гадал. Ему вдруг пришло в голову, что жители межозерных кишлаков жгут камыши. Всегда ведь зимой дехкане выжигают по берегам соляных озер камышовые заросли. И, успокоенный, он спустился по крутому откосу в русло сухого канала, где легче было бежать по плотному ровному дну. Здесь не так дул ветер. Высоченные валы накопанной земли закрывали зарево, и Зуфар забыл о нем.

Выемка вдруг повернула коленом на север, и пришлось подняться на старую плотину, а с нее, он знал, уже можно разглядеть в ночи костры колодцев Ляйли.

Невольно Зуфар вздохнул, и вздох его сердца, наверно, услышали даже далекие песчаные холмы.

Кто не без слабостей. Лиза — ханум, жена любимого друга Зуфара зоотехника Ашота, — белая, нежная, роза… нет, не роза. Сравнение с эфемерным цветком не устраивало Зуфара. В воображении его возникали более осязаемые сопоставления. Лиза — ханум больше похожа на… пухлую сдобную лепешку, какие иногда под праздник печет в тандыре бабушка Шахр Бану. И от сравнения Лизы — ханум с лепешкой мечты Зуфара ничуть не делались менее поэтичными…

Он знал: скоро, через час, он увидит Лизу — ханум, заберет ее с Андрейкой и отвезет на пристань в Ташсака. И за то, что он, Зуфар, избавит ее от опасности, от смертельной опасности, она улыбнется своими ослепительными ямочками щек ему, Зуфару.

На старой плотине никто не живет. На плотину ночью никто и не заглядывает, но Зуфар вдруг остановился и замер. Он слушал тишину ночи. На плотине кто — то был.

Зуфар рос в пустыне. Там каждый шорох важен и значителен: шуршание веточки саксаула, тронутой хвостом лисы, чуть слышный скрип песчинок под сторожкими лапами головореза — волка, прерывистое дыхание калтамана, ползущего на животе к отаре. Те, что забрались на старую плотину, тоже, видимо, знали пустыню.

Уши Зуфара слышали всегда даже едва уловимые звуки. Но притаившиеся (а они явно притаились, кого — то поджидая) знали свое дело: у них и стремя не звякнет, и конь не заржет, и удила не забренчат. Что на плотине всадники, понятно по запаху конского пота, а его Зуфар почуял сразу. Что это не просто местные дехкане, ясно потому, что лошади не ржут и не фыркают: им, конечно, завязали морды. Это недобрые люди. Мирному человеку нечего прятаться. Мирный человек лошади морду не завязывает. Мирный путник разжег бы костер, а тут дымом и не пахнет…

Люди вышли из ночи внезапно. Они подкрались сзади. Их приближение Зуфар почувствовал спиной. Он не побежал. Впереди, на плотине тоже пряталась засада. Он знал это. Он громко сказал, не оборачиваясь:

— У меня нет оружия. У меня нет денег. Чего вы хотите?

Те, кто подкрадывались, стояли уже рядом. Они громко дышали, и в его лицо пахнуло резким запахом немытых тел. Зуфар увидел в красном зареве черные тени в больших туркменских папахах. Хорошо, что он заговорил по — туркменски. Хорошо, что он с детства говорил на языка Каракумов, как заправский каракумский туркмен. Иначе они могли ударить или выстрелить без предупреждения. Повадка у них такая, у калтаманов. Что они калтаманы, Зуфар теперь не сомневался.

— Чего вам? — спросил он снова.

— Молчи, бурдюк с нечистотами, — сказал один из подошедших. — Где твой конь?

— Не видишь, я иду своими ногами.

— Берегись!

— А чего мне бояться?

— Ты кто?

— Я — человек.

— Не дыши задом! Молчать! Не разговаривать!

— Почему проповедующие покаяние сами меньше всего каются?

— Что ты болтаешь глупости?!

— Это стихи.

— Что?

— Стихи поэта Хафиза.

— Плохие стихи.

— Самый совершенный стих тот, который разит глупца.

— Эй ты, потише!

Со стороны плотины подъехали два всадника. Зарево полыхнуло по тучам, и Зуфар хорошо разглядел их. Оба они были вооружены.

— Он пеший, — сказал один из них.

— Овез Гельды приказал насчет конного. Какой — то узбек. Зупар ли, Запар ли. Этот вроде туркмен. Ты туркмен?