Тени сгущаются

Что происходит? Он всегда считал, что магия – это огонь, и каждый Лондон находится все дальше от очага. Черный Лондон был так близко, что сгорел дотла, а в Сером Лондоне давным-давно остались только холодные угольки. Но может быть, среди них сохранилась искра? И она еще может вспыхнуть? Может быть, он ненароком раздул гаснущее пламя? Или это сделала Лайла?

– Это все, что мне пока удается, – взволнованно сказал Нед. – Но если хорошенько потренироваться… – Он с надеждой посмотрел на Келла и быстро отвел глаза. – С хорошим учителем или хотя бы с добрыми советами…

– Нед… – решился Келл.

– Конечно, я понимаю, вы заняты, у вас много дел и нет свободного времени…

– Эдвард… – снова попытался Келл.

– Но у меня есть для вас кое-что.

Келл вздохнул. Ну почему всем вдруг вздумалось делать ему подарки?

– Я много думал над тем, что вы сказали в прошлый раз, о том, что интересуетесь только самыми важными вещами, я долго искал и, мне кажется, приготовил для вас достойный подарок. Сейчас принесу.

И не успел Келл его остановить, не успел объяснить, что не может ничего взять, как Нед умчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Келл смотрел ему вслед, жалея, что не может остаться.

Он скучал по таверне «В двух шагах», по простоте и надежности этого места, этого города. Стоит ли возвращаться домой? В том-то и дело. Домом ему был Красный Лондон. В этом мире он чужой. Он до мозга костей пропитан магией, он арнезиец, а не англичанин. И даже если в этом мире сохранилось хоть немного силы – а Тирен говорит, что миров без силы не бывает, – Келл не сможет пустить ее в ход, ни ради Неда, ни ради короля, ни ради себя самого. Он уже погубил два мира. И не хочет брать на душу третий.

Он провел пальцами по волосам, встал со стула. Шаги наверху слышались все тише.

Шкатулка с игрой все еще лежала на стойке. Забрать бы ее, но что потом? Придется объяснять Гастре и Стаффу, откуда она взялась. Нет, пусть остается у мальчишки. Он отставил пустой бокал, шагнул к двери, сунул руки в карманы.

На самом дне пальцы что-то нащупали.

Он достал второй краснолондонский лин. Монета была старая, золотая звезда стерлась. Он не помнил, откуда она взялась. Наверное, когда-то забрал ее у дряхлого короля, обменяв на новенькую. А может, случайная сдача, затерявшаяся в шерстяных складках. Он всмотрелся в нее, потом наверху хлопнула дверь, по лестнице застучали шаги.

Келл оставил монету на стойке возле пустого стакана и ушел.

VI

Сейзенрош

Чем старше Лайла становилась, тем больше ненавидела таверны.

Ее словно привязывала к ним невидимая нить. Беги хоть изо всех сил, но, стоило достичь конца привязи, как та неумолимо затягивала ее назад. Она много лет пыталась перерезать эти путы. И не смогла.

«Нашествие» стояло на самом краю доков, его фонари рисовали яркие круги в пелене морского тумана, наползавшего на порт. Вывеска над дверью была написана на трех языках, из которых Лайла понимала только один.

Изнутри доносились знакомые звуки – скрип стульев, звон стаканов, взрывы смеха, угрозы, которые грозили вот-вот перейти в драку. Она сотни раз слышала это в таверне «В двух шагах»; странно было услышать то же самое здесь, на Черном рынке у самого края империи в волшебном мире. Видимо, в этом и заключается притяжение таких мест: в том, что две таверны из разных городов, из разных миров так похожи – одинаково выглядят, одинаково звучат.

Алукард придержал для нее дверь.

– Тас энол

, – сказал он, переходя на арнезийский. – После вас.

Лайла кивнула и вошла.

Внутри «Нашествие» выглядело вполне обычно, другими были только люди. В отличие от Черного рынка, здесь шляпы и плащи были сброшены, и Лайла впервые увидела команды других кораблей. Мимо них еле протиснулся в дверной проем огромный вескиец, толстая белая коса покачивалась вдоль его спины. С голыми до плеч руками он вышел в зимний холод.

У дверей толпилась горстка людей. Они негромко переговаривались на незнакомых языках. Один из них бросил взгляд на Лайлу, и она заметила, что глаза у него золотые. Не янтарные, а яркие, как зеркало, с темными крапинками в металлических радужках. А кожа, на которой сверкали эти глаза, была черной, как ночной океан, и, в отличие от фароанца, которого она видела на Черном рынке, лицо было покрыто десятками зеленоватых стеклышек. Они складывались в линии над бровями, спускались вдоль щек, окутывали шею. Зрелище было пугающим.

– Челюсть подними, – шепнул Алукард. – Ты разинула рот, как рыба.

В таверне стоял полумрак, свет лился не с потолка и стен, а снизу, от столов и камина, и пламя свечей, падая на щеки и брови, окутывало лица причудливыми тенями.

Народу было не очень много – в порту стояли всего четыре корабля. Лайла разглядела людей со «Шпиля» – они сидели по двое, по трое и весело болтали.

Возле бара Стросс и Ленос играли в карты с несколькими вескийцами, Оло наблюдал за игрой, а широкоплечий моряк по имени Тавестронаск – все называли его Тав – погрузился в беседу с арнезийцем с другого корабля.