Алекс Норт

Тени теней

* * *

Твой друг погиб, другой исчез;И ты один бредешь сквозь лес,Сквозь сумрак снов и пляс теней,И путь тернистый все черней…

Посвящается Линн и Заку

Пролог

В итоге в отдел полиции меня отвезла мать.

Полицейские хотели сами доставить меня туда на заднем сиденье патрульной машины, но получили решительный отказ. Впервые на моей памяти мать вышла из себя. Я, пятнадцатилетний пацан, стоял в кухне, зажатый по бокам двумя здоровенными констеблями, а она перегородила им дверь. Помню, как менялось выражение ее лица, пока они объясняли ей, почему они здесь и о чем хотят со мной побеседовать. Поначалу услышанное вызвало у нее недоумение, вскоре сменившееся чем-то больше похожим на страх, когда она посмотрела на меня и увидела, насколько я растерян и испуган.

И хотя моя мать была женщиной маленькой и хрупкой, что-то в тихой ярости ее голоса и решительности позы заставило этих здоровяков отодвинуться от меня. Пока мы ехали через весь поселок вслед за патрульным автомобилем, я оцепенело застыл на пассажирском сиденье слева от нее, сидящей за рулем.

Когда перед нами показалась старая детская площадка, машина впереди сбавила ход.

– Не смотри! – приказала мне мать.

Но я не смог удержаться. Увидел натянутые вокруг площадки ленты оцепления. Запрудивших улицу полицейских с мрачными лицами. Множество машин, выстроившихся вдоль тротуара, бесшумное вращение синих огней под вечерним солнцем. А еще увидел старую детскую горку-лазалку – примитивное сооружение из стальных труб со множеством горизонтальных перекладин. Вытоптанная земля под ней всегда была уныло-серой, но теперь я заметил, что она запятнана ярко-красными кляксами. Атмосфера вокруг казалась тихой и торжественной, едва ли не благоговейной, как в церкви.

И тут машина впереди окончательно остановилась.

Полицейские хотели, чтобы я хорошенько рассмотрел сцену, за которую, по их убеждению, я был ответственен.

«Надо что-то решать с Чарли…»

Эта мысль не отпускала меня целые месяцы, приведшие к тому дню, и я до сих пор помню беспомощную тоску, которую она всегда вызывала. Мне было всего пятнадцать лет, и это было несправедливо. Казалось, что всю мою жизнь ограничивают и контролируют окружающие меня взрослые, и все же никто из них, похоже, так и не заметил черный цветок, гниющий прямо посреди цветущего сада. Или же они решили, что пусть его – травка по соседству, которую он отравляет, не так уж и важна.

Нельзя было оставлять меня один на один с Чарли…

Теперь я это понимаю.

И все же, когда я сидел тогда в машине, чувство вины, которое они хотели у меня вызвать, затопило меня с головой. Чуть раньше в тот день я бродил по пыльным улицам, щурясь на солнце и потея на летней жаре, и заметил прямо на этой детской площадке Джеймса. Самого старого своего друга. Крошечную одинокую фигурку вдали, неуклюже нахохлившуюся на нижней перекладине лазалки. И хотя мы не разговаривали уже несколько недель, я прекрасно знал, что он там делает – ждет Чарли и Билли.

И я просто прошел мимо.

Несколько полицейских возле горки обернулись на нас, и на миг показалось, будто абсолютная тишина и нацеленные на меня осуждающие взгляды намертво зажали меня со всех сторон.

И тут я вздрогнул, поскольку эту тишину вдруг разорвал какой-то оглушительный звук.

Лишь через секунду я осознал, что мать навалилась на руль, включив сигнал. В этой почти церемониальной обстановке режущий уши рев автомобильного гудка прозвучал богохульственным диссонансом – как чей-то отчаянный крик на похоронах, – но когда я посмотрел на мать, губы у нее были плотно сжаты, а взглядом она яростно сверлила полицейскую машину впереди. Мать не отнимала рук от руля, и звук все не смолкал, разносясь по всему поселку.

Пять секунд.

– Ма.

Десять секунд.

– Ма!

А потом полицейский автомобиль перед нами медленно двинулся с места. Мать убрала руку с сигнала, и вновь воцарилась тишина. Когда она повернулась ко мне, выражение лица у нее почему-то было одновременно и беспомощным, и решительным, словно моя боль была ее собственной и она задалась целью полностью переложить свалившуюся на меня ношу на собственные плечи.

Потому что я – ее сын, и ее дело – присматривать за мной.

– Все будет хорошо, – произнесла она.

Я ничего не ответил. Просто уставился на нее в ответ, проникаясь серьезностью ее голоса и убежденностью у нее на лице, а также испытывая благодарность за то, что рядом есть тот, кто присматривает за мной – пусть даже я сам никогда в этом не признался бы. Благодарность за то, что есть кому позаботиться обо мне. Что есть тот, кто настолько верит в мою невиновность, что даже не видит нужды высказывать это вслух.

Кто пойдет на что угодно, чтобы защитить меня.