Теорема Столыпина

Свободный оборот земли, как и всегда, вел к весьма неравномерному ее распределению внутри общины и имущественной дифференциации. К тому же немалая часть крестьянских земель перешла к купцам, посадским и даже к духовенству. Источники говорят о так называемых «деревенских владельцах», богатых людях, в том числе и крестьянах, уже тогда именуемых «мироедами» или «мирососами». Рядом с ними жили малоземельные или вовсе безземельные крестьяне, которые иногда селились на землях «деревенских владельцев» и становились зависимыми от них половниками. Таким образом, некоторые крестьяне имели своих как бы крепостных.

В итоге шло накопление недоимок, которые хотя и взыскивались, по выражению источника, «с крепким неупустительным принуждением», однако не слишком успешно, что не могло устроить ни центральную, ни местную администрацию.

Сначала правительство начало атаку на свободное распоряжение землей.

Межевые инструкции 1754 и 1766 гг. прямо говорят о том, что земля, на которой живут и которой пользуются государственные крестьяне, является собственностью правительства, которое одно только и имеет право ею распоряжаться.

Крестьяне впредь ни под каким видом не могли отчуждать свои земли. Закон имел обратную силу — в казну безденежно возвращались все земли, которые когда-то были отданы крестьянами на помин души, проданные, заложенные и т. д. всем, кто не платит подушной подати, от воевод до канцеляристов.

Позиция власти была предельно ясной: земли, которые крестьяне расчистили и «под видом своих собственных

продали и заложили разных чинов людям тех провинций, или которые, быв расчищены крестьянами, отданы от канцелярий за иски, также отбирать от владельцов и межевать в число земель государственных»⁸⁵.

А. Я. Ефименко, приводя эти строки, замечает, что правительство обвиняет крестьян в узурпации прав собственности (они продают расчищенные ими земли «под видом своих собственных») и считает, что «межевые инструкции по отношению к северному крестьянскому землевладению — да и не к нему одному — являются настоящими декретами конвента. Если их революционный характер не вызвал в северном населении насильственной реакции, то, конечно, только потому, что издать указ еще не значило привесть его в исполнение»⁸⁶. Действительно, декларировать запреты оказалось легче, чем реализовать их — легко сдаваться крестьяне не собирались.

Межевые инструкции молчали об уравнительных переделах земель, но исследователи считают, что они готовили почву для них. Во всяком случае, в Уложенную комиссию 1767–1768 гг. поступали наказы черносошных крестьян с просьбами изъять земли богатых крестьян и отдать их в волости «для разделения на души».

Насколько раздражал чиновников сам факт свободного распоряжения крестьянами землей, можно судить по тому, что комиссия, усмирявшая волнения крестьян заонежских погостов Олонецкой губернии в 1769–1771 гг., сообщала в Сенат, что некоторые крестьяне «живут на прежних своих участках и, по давнему беспорядку всех из них, владеют пашенными землями без разделения на тяглы, но яко вотчинники по наследствам»⁸⁷.

«Давним беспорядком» здесь именуется то, что крестьяне считали своей собственностью расчищенную и обихоженную их предками и ими землю. Действительно, с точки зрения социального расизма эпохи торжества крепостничества это должно было казаться вопиющим безобразием[24]

.

Оборот земли продолжался в обход закона, однако с каждым годом это становилось все труднее, особенно после реформы местного управления 1775 г., когда государственные крестьяне перешли в ведение казенных палат.

С учетом того, что мы знаем о возможностях самодержавия XVIII в., может показаться странным, что не все распоряжения верховной власти выполнялись безоговорочно. Однако тут мы сталкиваемся, во-первых, с проблемой неопределенности земельных прав, а во-вторых, с проблемой относительной слабости государственного контроля над отдельными сферами жизни страны (в историографии это именуется проблемой недоуправляемости Российской империи).

У правительства и администрации ни тогда, ни позже не было консолидированной позиции по данному вопросу. H. М. Дружинин, замечая, что было бы крупной ошибкой ставить знак равенства между помещичьими и государственными крестьянами, в качестве первого отличия указывает на то, что право собственности казны на землю, занятую государственными крестьянами, не было столь безусловным, как у помещиков на их земли.