Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 1

В развитых культурах правовые состязания ведутся профессиональными представителями сторон, как правило, юристами; таким образом борьба очищается от личных ассоциаций. Оттон Великий постановил, чтобы всякий правовой спор решался Божьим судом – поединком, в котором стороны были бы представлены профессиональными воинами, когда от всего конфликта интересов осталась чистая форма – борьба и победа; только форма связывает саму борьбу и того, кто решает ее исход. Этот пример с карикатурным преувеличением демонстрирует нам редукцию правового противостояния к борьбе как таковой.

Однако именно в силу своей формализованности этот немилосердный тип борьбы – именно потому, что он всецело выведен за рамки субъективных движений, как милость или жестокость, – предполагает единство и общность сторон, причем чрезвычайно строгую и регламентированную. Одинаковое подчинение всех одному закону, обоюдное согласие в том, что решение суда должно зависеть только от объективных оснований;

соблюдение форм, которые ни одна сторона не вправе нарушать, сознание, что весь процесс происходит в рамках социального порядка и власти, которые только и придают ему смысл и достоверность, – все это показывает, что судебная борьба покоится на обширном фундаменте единства и согласия противников по множеству важнейших пунктов. Аналогичным образом, хотя и не в такой мере, образуют единство стороны любого договора, любой коммерческой сделки: при всей противоположности интересов обе стороны признают общие обязательные и обязывающие нормы.

Общие предпосылки, исключающие из правовой борьбы все личное, обусловливают тот характер чистой состязательности, обратная сторона которого – ожесточение, острота, непримиримость и безусловность противостояния. Судебный процесс демонстрирует взаимосвязь дуализма и единства в социологическом отношении не менее наглядно, чем игровое состязание: чем строже и обязательнее единство общих норм и условий, тем обнаженнее, острее и безусловнее борьба. В конечном счете это обнаруживается везде, где противные стороны руководствуются объективным интересом, т. е. где цель борьбы и сама борьба отделены от личностей.

В любом противостоянии можно выделить два крайних типа. Борьба может вестись за чисто предметное решение, не касаясь личностей, в личных отношениях при этом может царить мир. Либо борьба захватывает именно субъективные стороны личностей, объективные интересы которых могут при этом совпадать. Так, Лейбниц как-то сказал: «Я готов дружить со злейшим моим врагом, если могу у него чему-нибудь научиться».

Понятно, что такая двойственность может смягчить враждебность и даже свести ее на нет. Но не может ли она привести к противоположному результату, т. е. усилить антагонизм? Вражда, вспыхивающая на фоне согласия и единства в объективном, в любом случае обретает чистоту и уверенность в своей правоте. Если мы сознаем это разделение субъективной и объективной сферы, если мы уверены, что не распространяем нашу ненависть на что не следует, это дает нам сознание, что наша совесть чиста, и при известных обстоятельствах способствует обострению вражды.

Действительный очаг ненависти – самое субъективное в нашей личности; ограничивая ее рамками этого очага, мы порой полностью отдаемся ей, с большей страстью и сосредоточенностью, чем если бы к ней примешивалось множество вторичных мотивов, которые на самом деле возбуждаются одним этим центральным импульсом.

Там, где вражда, наоборот, касается лишь безличных интересов, там, с одной стороны, отпадают излишние обострения и крайности, какими обычно сопровождается перенос предметного спора на личности, с другой стороны – сознание, что мы выступаем представителями высших, надындивидуальных претензий, что мы боремся не за себя, а за правое дело, придает борьбе безоглядный радикализм и безжалостность, какие мы можем наблюдать в поведении самых бескорыстных идеалистов. Не считаясь с собой, они не считаются и с другими и, жертвуя собой ради идеи, полагают, что вправе жертвовать ради нее кем угодно.

Подобная борьба, на которую личность тратит все силы, а победа достанется отнюдь не личности, а делу, выглядит благородно: такой борец ведь тоже человек, однако сумел отречься от всякого личного интереса, стать выше. В такой борьбе объективность представляется благородством. Однако после того, как разделение произведено, а борьба объективирована, ее больше ничто не сдерживает: всякое колебание отныне рассматривается как измена интересам дела, к которым борьба свелась. Отныне каждая сторона отстаивает свое дело и свое право, отказавшись от всего личного и эгоистического; отношения на личностном уровне отныне не обостряют, но и не смягчают ход противоборства; сражение, повинуясь лишь своей имманентной логике, идет с абсолютной остротой и жестокостью.