Теория нравственных чувств

Что же касается приобретаемого нами самообладания, то мне остается еще заметить, что, восхищаясь мужеством и твердостью, с которыми человек переносит самые тяжкие и самые неожиданные удары судьбы, мы всегда предполагаем, что он живо ощущает их и что для победы над собой ему необходимы великие усилия. Если бы мог существовать человек, который оставался бы нечувствительным к телесным страданиям, то хладнокровное и терпеливое перенесение им самых ужасных мук не вызывало бы в нас никакого удивления. Таким же образом человек, по природе своей неспособный ощущать страх смерти, вероятно, вовсе не поражал бы нас тем, что хладнокровно идет навстречу самым ужасным опасностям. Сенека высказал даже сумасбродное мнение, будто философ-стоик становится выше Бога, ибо безопасность последнего зависит от его собственной природы и составляет естественное ее свойство, между тем как мудрец сам завоевывает себе бесстрашие, которое есть результат его усилий.

Некоторые люди оказываются до того чувствительны к тому, что непосредственно касается их, что лишаются всякой способности к самообладанию. Никакое чувство чести не в силах победить страха человека, которому делается дурно или который теряет сознание при виде опасности. Маловероятно, чтобы подобная слабость была полностью побеждена соответствующим воспитанием и дисциплиной.

Глава IV. О природе самообольщения; о происхождении и применении общих правил [нравственности]

Для искажения нашего мнения о наших собственных поступках вовсе не необходимо удаление от нас беспристрастного наблюдателя, и в его присутствии иногда бывает достаточно эгоистического порыва страсти, чтобы совершенно затемнить правду.

Мы обращаем внимание на наше поведение и стараемся оценить его с точки зрения беспристрастного постороннего человека в двух случаях. Во-первых, когда мы собираемся поступить известным образом и, во-вторых, по совершении поступка. В обоих случаях мы пристрастны, даже тогда, когда для нас важно быть беспристрастными.

Когда мы готовы поступить так или иначе, то сила страсти редко позволяет нам оценить предстоящий поступок с беспристрастием постороннего человека. Волнующие нас чувства изменяют в наших глазах цвет предметов, даже если бы мы хотели перенестись на место другого человека и посмотреть на них с той же точки зрения, с которой они представляются ему. Сила страсти постоянно возвращает нас в наше собственное положение, и потому любовь к самому себе все преувеличивает и изменяет. Если предметы и представляются нам такими же, как и прочим людям, то это бывает под освещением мимолетного света, вскоре гаснущего и не раскрывающего перед нами всей истины. Мы не в силах ни вполне отрешиться от предубеждения, порождаемого нашим положением, ни отказаться, по примеру справедливого судьи, от ухищрений, создаваемых нашими страстями. Страсти, говорит Мальбранш, пытаются в таком случае оправдать самих себя и представляются нам разумными и соответствующими вызвавшему их предмету.

Когда поступок совершен, а вызвавшие его страсти улеглись, мы можем спокойно постигнуть ощущения беспристрастного постороннего человека: то, что имелось нами в виду до поступка, впоследствии часто оказывается перед нами, как и перед ним, совершенно не имеющим значения. Так мы получаем возможность беспристрастно разбирать и судить свое поведение. Те, которыми мы были вчера, не похожи на тех, кем мы являемся сегодня, нас волнуют иные страсти: по прошествии кризиса случается то же, что бывает и по прекращении сильной боли. В том и другом случае мы оцениваем наше поведение и наше положение строгими глазами самого беспристрастного судьи. Но наше теперешнее мнение имеет небольшое значение сравнительно с тем мнением, какое мы имели до того, как решились на поступок: оно вызывает только бесполезное сожаление и раскаяние, к тому же не предохраняющее нас в будущем от подобного же заблуждения. Впрочем, редко случается, чтобы и после поступка мы были совершенно свободны от предубеждения. Наше личное мнение о собственном характере зависит от того, как мы смотрим на наше прошлое поведение, а дурное мнение о самом себе до того неприятно нам, что мы добровольно отводим свои глаза от обстоятельств, которые дали бы нам повод составить о себе такое неприятное мнение. Говорят, что хирург в таком только случае может считаться смелым и решительным, когда рука его не дрожит при операции над самим собой. Человек, который не задумываясь срывает таинственную завесу, набрасываемую страстями на его поступки, отличается не меньшим мужеством. Вместо того чтобы порицать самих себя, гораздо чаще мы снова бередим те страсти, которые затмили наш разум; мы стараемся пробудить старую злобу и угасшую мстительность, и в стремлении к достижению той же преступной цели мы потому настаиваем на несправедливости, что были уже раз несправедливы и стыдимся этого и боимся сознаться.