Теория нравственных чувств

На каждом шагу мы замечаем, что всякая вещь в этом мире устроена самым удивительным образом для достижения предназначенной ей цели. Мы можем удивляться, до какой степени устройство каждой части растения или животного соответствует двум великим целям природы: сохранению индивидуальности и распространению вида. В этих предметах, подобно всем другим, мы отличаем первую и главную причину от причины конечной или от цели их деятельности и организации. Пищеварение, кровообращение, отделение различных соков представляются отправлениями, необходимыми для великой цели поддержания жизни. Однако же нам никогда не случается смешивать эту цель с ее причиной и вообразить, что кровь циркулирует или что пища переваривается сами собою, ради самого процесса кровообращения или пищеварения. Все колесики расположены в часах самым удивительным образом для достижения предназначенной им цели – указания времени. Разнообразные движения их искусно содействуют этому указанию; они не лучше достигали бы цели, если бы были одарены желанием и намерением ее достижения. Однако же мы никогда не приписываем им такого желания и такого намерения, но приписываем их часовому мастеру: мы знаем, что колесики приводятся в движение пружиной, которая, подобно им, не сознает производимого ею действия. Хотя при объяснении себе явлений в естественных телах мы отличаем производящую их причину от причины конечной или от цели их, но, когда дело идет о проявлениях разума, мы всегда готовы смешивать обе эти причины. Если мы достигаем собственным сознанием какой-нибудь цели, к которой направлял нас утонченный и просвещенный разум, то мы приписываем разуму как причине достаточной и самый успех, и наши поступки и чувства, содействовавшие его достижению; мы объясняем человеческой мудростью то, что в действительности принадлежит мудрости Творца. Но при первом взгляде разум наш кажется нам достаточной причиной для тех действии, которые мы приписываем ему: человеческая природа кажется нам проще и прекраснее, когда различные проявления ее мы выводим подобным образом из одного только принципа.

Так как существование общества невозможно, если не будут соблюдаться хоть до известной степени законы справедливости, так как невозможно никакое общественное отношение между людьми, если они не будут воздерживаться от нанесения вреда друг другу, то эти соображения и принимаются за настоящие причины, побуждающие нас к поддержанию законов справедливости страхом наказания за их нарушение. Говорят, что человек имеет естественную склонность к общественному состоянию, что он всегда готов поддержать такое устройство, хотя бы и не видел в этом никакой пользы для себя. Благосостояние и порядок в общественном устройстве нравятся ему и доставляют ему удовольствие. Напротив, ему неприятны беспорядок и смятение в нем, и он смотрит с неудовольствием на все, что вызывает их. Он чувствует также, что личные выгоды его связаны с благосостоянием общества и что от сохранения его зависит его счастье, а может быть, и продолжение его жизни. Поэтому он смотрит с отвращением на то, что ведет к разрушению общественного порядка, и желает всевозможными средствами содействовать предупреждению такого гибельного и ужасного события. Несправедливость естественно влечет за собой такое несчастье, поэтому при одном виде несправедливости человек приходит в тревогу и, так сказать, спешит навстречу всему, что может само собой опрокинуть порядок, мельчайшие части которого имеют для него значение. Если он не может воспрепятствовать возмущению его средствами умеренными и мягкими, то он прибегает к средствам крайним и насильственным, чтобы каким бы то ни было путем предупредить нарушение общественного порядка. Соображения эти, как полагают, побуждают его к одобрению наказания, которым сдерживается нарушение законов справедливости. Вот почему человек, нарушивший общественное спокойствие, изгоняется из общества и пример его удерживает от подражания ему прочих людей.