Теория нравственных чувств

Мы уже заметили, что только самые пустые и легкомысленные люди могут находить некоторое удовольствие в похвалах, которых они вовсе не заслужили. А между тем незаслуженные упреки нередко оскорбляют тех людей, душевные свойства которых выше обычных слабостей человеческой природы. Вскоре они, правда, научаются относиться с презрением к лживым слухам, быстро распространяющимся в обществе и умирающим через несколько дней или недель вследствие своей несостоятельности и нелепости. Но человека, одаренного даже самым твердым характером, тревожит и оскорбляет серьезное обвинение в преступлении, в котором он не виноват, в особенности если это обвинение опирается на какое-либо обстоятельство, придающее ему вид правдоподобия. Его оскорбляет мысль, что его могут считать способным на преступление, одно только подозрение, несмотря на внутреннее убеждение в невинности, кажется ему, бросает неблаговидную тень на его характер и доброе имя. Его справедливое негодование, вызываемое оскорбительным подозрением, которому часто оказывается неприличным или невозможным воздать, представляется весьма тягостным чувством. Самое мучительное из чувств человеческих – сильное негодование, которое не может быть удовлетворено. Человек, идущий на казнь по ложному обвинению в бесчестном преступлении, поражен самым жестоким несчастьем, какое только может постигнуть невинного. Собственная участь вызывает у него больший ужас, чем какой был бы у преступника, действительно виновного в преступлении, за которое его казнят. Совершенно испорченные злодеи, закоренелые воры редко чувствуют низость своего поведения и потому редко испытывают угрызения совести. Нисколько не раздумывая о справедливости или несправедливости наказаний, предусмотренных законами, они привыкли смотреть на наказание как на одну из вероятных случайностей их жизни. Когда случайность эта наступает, они воображают только, что судьба для них менее благоприятна, чем для их товарищей; они подчиняются своей участи без всяких других страданий, кроме естественного страха смерти, страха, нередко вполне и без труда заглушаемого даже в их испорченном и преступном сердце. Невинный человек в подобном положении, кроме естественного ужаса перед собственной гибелью, испытывает негодование от совершаемой над ним несправедливости. Он проникается ужасом при мысли о том бесславии, которое казнь оставит на память о нем: он предвидит с мучительной болью, что если его друзья и родные вспомнят о нем, то вспомнят, быть может, скорее со стыдом и отвращением к его воображаемому преступлению, чем с любовью и сожалением, каких он заслуживает; страшная смерть представляется ему еще безотраднее и ужаснее, чем это обыкновенно бывает. Такая неисправимая несправедливость, к счастью, довольно редко встречается. Тем не менее подобное все же иногда случалось и у народов, славящихся наилучшим устройством суда. Несчастный Калас27

, обладавший недюжинной твердостью характера, колесованный и сожженный в Тулузе по обвинению в убийстве сына, в чем он вовсе не был виноват, совершенно упал духом в последние минуты жизни, причем не столько вследствие предстоявшей ему мучительной казни, сколько по причине бесчестия, падавшего на его имя из-за воображаемого преступления. В последние минуты жизни, уже на колесе, перед тем как его понесли на костер, сопровождавший его священник убеждал сознаться в своем преступлении. «Неужели и вы, отец мой, – отвечал он, – можете считать меня виновным?»

Та робкая философия, которая ограничивает свои воззрения только настоящей жизнью, доставляет слабое утешение людям, подвергающимся подобной несправедливости: она отнимает у них то, что составляет главную ценность жизни или смерти, и обрекает их на окончательную погибель и вечное бесславие. Религия в таком случае предоставляет людям самую прочную опору. Она одна учит их не придавать особенного значения мнению людей об их поведении и надеяться, что они будут оправданы справедливым судом Творца мира. И только она одна дает им понятие о будущей жизни, в которой царствует невинность, справедливость, человеколюбие, в которой чистота их будет признана и добродетель награждена. Тот же великий принцип, который вызывает ужас у торжествующего порока, служит действительным утешением для угнетенной и непризнанной добродетели.

В случае как легких нарушений, как и более серьезных преступлений несправедливое обвинение сильнее ранит чувствительного человека, нежели справедливое обвинение – действительно виновного. Легкомысленная женщина нередко смеется над обоснованными предположениями по поводу ее поведения, между тем как даже малейший несправедливый намек такого рода будет смертельным ударом для невинной девушки. Я думаю, что можно принять за общее правило то, что человек, виновный в поступке, достойном порицания и совершенном сознательно, редко ощущает свое бесчестие и что человек, привыкший к таким поступкам, вообще вряд ли будет это ощущать.