Девка из Красноярска попала к нему за огромную взятку начальнице ЖЭКа, поэтому взбеленилась от его слов окончательно.
– Да я просто убью тебя, сволочь, чтоб ты сдох! Ну почему нормальные люди мрут как мухи, а такая какашка живет, коптит небо, а?! Я этой суке заплатила, я в милиции заплатила, я тебе заплатила – ну скажи, я тебе заплатила?! – («Заплатила» – испуганно сказал Иван). – Да я на все это потратила столько, что ты, сучара, таких денег и в жизни не держал, а теперь еще таскаешь у меня из кошелька! Да я тебя милиции сдам, чтобы ты сдох в камере! Тебе давно пора сдохнуть в камере! Почему же ты не сдохнешь, как твой дружок-уголовник?!
Насчет милиции она преувеличивала – она сама милиции боялась, но Ивана девкины слова испугали. Он помнил, что она сильная, что от движения ее руки когда-то сами собой двигались стены. Но как объяснить ей, что у Ивана такой странный недуг? И этот недуг даже был подтвержден его умершим другом, а друг – не уголовник, а физик, хотя да, он сидел в тюрьме… И что Иван – дверь в таинственный мир, где бесследно исчезает материя, где она распадается вначале на атомы, потом на что-то более мелкое, а потом исчезает полностью, освобождая душу для ничем не сдерживаемого вдохновения.
– Я отдам тебе эти деньги с пенсии, – пробормотал он.
Верка слышала весь разговор и не только успокоилась, но еще и поняла, что теперь не пропадет. С этого дня она постоянно лазила в комнату Ивана. Правда, девкиных кошельков больше не трогала – разживалась Ивановым добром, даже сперла одну его картину, но продавать раздумала: оставила себе.
Осенью она вернулась в техникум, сдала один несданный экзамен, дооформила бумаги и получила распределение в кооперативный овощной магазин. Зарплату положили маленькую, но Верке сказали добрые люди, что в магазинах крутятся.
– Все будет, – сказали. – Ты только раньше времени не рыпайся.
Она и не рыпалась. Ее такая зарплата устраивала. Трудно было только с дочерью: в ясли была огромная очередь. Верка, конечно, в очередь встала, но настроилась на долгое ожидание. Ясли были от завода, людям из торговли попасть туда было почти невозможно. Люди из торговли должны были все делать «по блату».
А у нее пока блата нет. Она пока не рыпается, копит опыт.
А куда ребенка девать?
Несколько раз она оставляла Лидию одну в комнате, привязанную к кровати. Но тут у Верки были свои страхи – в комнате все-таки была еще одна дверь. Что там взбредет в голову пьяному Ивану Переверзину? Нет, это не выход.
И она стала брать Лидию с собой. Она укладывала ее на мешки с картошкой, а иногда даже сажала внутрь, чтобы торчала одна голова. Это было не от жестокости, а из милосердия: в подсобках овощного магазина работали конвейеры, там могло завалить насмерть. Так что Верка сажала дочь в мешок, чтобы та ни ползать не могла, ни руками дотягиваться до ножей и тесаков. Или не свалила на себя, скажем, гири с прилавка.
Так и торчала Лидия из мешка: как диковинный фрукт, поросший золотым пухом. Так она и дозрела в этих мешках до умения ползать, ходить и трогать все, что ни попадет под руку.
В один прекрасный день Верка застала дочь наполовину освободившейся из мешка. Руки уже торчали наружу, и в каждой было по надкусанной картошке.
– Ах ты мое золотце! – умилилась Верка. – Тоже любишь овощи? Моя кровь.
Дочь и правда пошла в нее. Толстенькая, мягкая, голубоглазая, светловолосая. Отец ее, почти забытый блондин Миша, тоже был крупным, голубоглазым, светловолосым, но Верка видела: ничего от красивого папаши в дочери нет. У того волосы были тяжелые, густые, отливающие медным светом. У Лидии же – пушок над головой, как у одуванчика. Миша мог всю неделю валяться на поляне в перловском лесу, волосы его от этого не тускнели, не засаливались. Они так и лежали колосьями, сияя, как июльское поле. А Лидию один раз в мешок с картошкой засунь – вот она и облетевший одуванчик.
И голубизна глаз другая. У Миши они были хоть и голубые, но изменчивые, иногда даже карие. А у Лидии всегда ровный голубой цвет: порой кажется, что не цвет это, а свет. Что просто светит голубым из глубины взгляда. А выключишь – глаза станут просто белыми.
Верка расстраивалась: ей хотелось, чтобы дочь была красоткой. Не для Верки, а для ее собственной личной жизни. Была бы похожа на Мишу – весь мир лежал бы у ее ног. А так может в Верку пойти, а Верка ведь не очень счастливая.
Директор магазина, правда, подкатывал, но он был женатый и подкатывал так – для развлечения. И даже завалил ее один раз на мешки и сделал свое дело, торопливо пыхтя. Верка не рискнула дать отпор: она боялась увольнения, потому что походы в Иванову комнату к тому времени закончились.
Шкаф убрали, дверь между комнатами открыли, и появилась надежда на две отдельные настоящие квартиры: для красноярской девки и для Верки с дочерью. Это ей красноярская девка популярно объяснила и даже помогла все оформить правильно. Хорошая оказалась девка, умная: покосилась на Иванову картину на стене, но ничего не сказала. Тоже, кажется, перла к своей цели, не отвлекаясь на мелочи.