«Теория заговора». Историко-философский очерк

Учитывая, что реальная политическая ситуация в России, начиная с первых лет XX столетия, внешне способствовала формированию конспирологического менталитета, следует резюмировать: генезис «теории заговора» рассматриваемого периода не выходит за рамки реактивной фазы, не происходит качественного «скачка» в развитии конспирологии. Элементы и схемы «теории заговора» зачастую использовались в решении, как это показано на примере вопроса об интеллигенции, неконспирологической проблематики. В этом отношении Россия продолжала находиться, как и в XIX веке, на периферии мощного подъёма «теории заговора». Возникает вопрос, в чём же основная причина подобного отставания? На наш взгляд, её следует искать в особенностях формирования русских интеллектуалов. Фактически, подобная социокультурная группа отсутствует в отечественном пространстве эпохи. Нужно указать на важное отличие интеллигенции от интеллектуалов, ибо здесь может возникнуть определённая путаница вследствие семантической близости данных понятий. Главное, на наш взгляд, различие между русской интеллигенцией и западными интеллектуалами заключается в следующих моментах. Западные интеллектуалы являются продуктом закономерного развития европейского общества, они изначально выступали как активные участники создания общества нового типа. Последующее оттеснение интеллектуалов от рычагов машины власти не снимает изначальной укоренённости интеллектуалов в западном социуме.

Российская интеллигенция выступает как элемент культурной вестернизации, относящийся к модернизационному проекту. Сам же проект модернизации в своём основании не был культурологическим. В этом и заключается важная особенность так называемого «европейского периода» русской истории XVII-XEK столетий. Техническая сторона модернизации преобладала над социокультурной. «Университетский вопрос» русского общества сводился зачастую к банальному вопросу: чем может заниматься интеллектуал в России при отсутствии свободной социальной ниши? Очень ёмко и точно суть ситуации обрисовал В. В. Розанов: «Академия наук — есть. Восемь университетов — есть. Четыре духовных академии — есть. Да. Но это пока тринадцать кирпичных зданий, которые так же нельзя назвать “наукою”, как “казармы” нельзя назвать “армиею”. Есть “штаты Академии Наук”… “штаты университета”, “штаты духовной академии”… Но пока это — бюрократия»^{488}

. Говоря о бюрократии, философ имеет в виду невозможность существования интеллектуалов в особом измерении, свойственном именно интеллектуальному сословию. Знакомый нам Ф. Рингер, рассуждая о специфике западного интеллектуального социального сознания, отмечает склонность мандаринов-интеллектуалов к созданию замкнутого пространства, самодостаточного и иерархически выстроенного по внутренним корпоративным законам. В отечественном варианте это оказалось невозможным — предложенная иерархия являлась только лишь слепком государственной системы управления.

Во многом рождение русской интеллигенции было спровоцировано невозможностью реализации «интеллектуального проекта». И потому русская интеллигенция с момента своего появления была обречена на маргинальное положение. Она не только не могла реально влиять на социально-политическую жизнь, она должна была постоянно доказывать право на собственное существование в архаичной системе русского общества. Приведём по этому поводу достаточно известные слова В. Кормера: «Русский интеллигент отчуждён от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим — не другому человеку, не обществу, не Богу, — но своей земле, своему народу, своей государственной власти. <…> именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом»^{489}

. Поэтому закономерно, что в русской «теории заговора» интеллигенция выступает не только как её субъект, подобно западной модели, но и как объект. Кстати, русские конспирологи того времени уже понимали, пусть и интуитивно, связь «интеллектуала» с «теорией заговора». А. П. Пятковский не без зависти писал: «Резкий протест против еврейских “заговорщиков” выразился во Франции в самых различных кружках интеллигентного общества, исходя, — по выражению Франциска Сарсэ, — “от людей убеждённых и честных”.

Здесь сошлись и подали руку друг другу “непримиримый” Рошфор и католик Дрюмон»^{490}. «Теория заговора», как уже отмечалось выше, преодолевала внутренние противоречия европейского «интеллектуального сообщества», становясь площадкой для манифестации его значимости и социальной ценности. Последствия этого процесса, конечно, не были однозначно положительными для интеллектуалов, но по крайней мере обеспечивали интерес общества к «теории заговора» и её «пророкам». Русская интеллигенция не могла претендовать на подобное положение в силу онтологической несостоятельности своего социального статуса.