«Теория заговора». Историко-философский очерк

Ярким примером реактивности, подтверждающим наш концепт, можно считать хронологический отрезок истории США после окончания гражданской войны 1861-1865 годов. Именно в это время на побеждённом Юге возникает классическое «тайное общество» — Ку Клукс Клан. Деятельность «тайного общества» получает, как это ни парадоксально, широкое признание на территории бывших конфедератских штатов. Не претендуя на пересмотр, ревизию итогов гражданской войны, то есть её политического результата, Ку Клукс Клан весьма успешно пытался сохранить систему традиционных «южных» ценностей, жизнеспособность которых оказалась принципиально важной для адаптации, а в конечном счёте и для реанимации традиционного уклада. Примечательны слова по этому поводу У. Д. Симмонса, руководителя «второй волны» Ку Клукс Клана: «Когда умолкла канонада на полях сражений между штатами, началась новая война — война за само существование свободных людей, за существование там цивилизации»^{191}

. Симптоматично также, что два из трёх центральных положений, принятых на съезде движения в 1868 году в Нешвилле, звучат следующим образом: «<…> защита Конституции и законов США, защита территории страны от любых враждебных вторжений. <…> помощь в реализации всех конституционных прав и защита от незаконных посягательств на жизнь и имущество граждан»

^{192}

.

Таким образом, неявно противопоставляя себя триумфатору Северу, полностью признавая сложившийся порядок вещей, движение переориентируется на консервацию общественного сознания на бытовом уровне. Поэтому вполне логично, что выигранная военным путём кампания в известной степени обернулась поражением для центрального правительства США. Это поражение было поражением идеологическим. «Южная идеология», как всякая идеология, будучи иерархической системой понятий и представлений, оказалась на том этапе более адекватной эпохе, чем ещё только формирующаяся концепция либеральной демократии. Южные штаты США сумели реализовать социокультурный потенциал не в политическом пространстве, но в художественной модели проигранного конфликта, которая в определённой степени позволила пересмотреть причины гражданской войны, её ход, итоги и последствия. На этом примере ещё раз подтверждается тот факт, что установление и бытование идеологической гегемонии не так жёстко привязано к формальному, легитимному статусу как это представлялось раньше.

В историко-онтологическом контексте «теория заговора» несомненно имеет прямое отношение к историзму, как к способу интерпретации наглядно-эмпирической действительности. Осознают подобный факт и сами носители конспирологического мышления. Вот как говорит о способах понимания истории Р. Эпперсон, современный конспирологический автор: «Это объяснение называется Взглядом на Историю как на Заговор, в отличие от Взгляда на Историю как на случайность; последняя точка зрения наиболее распространена в наши дни»^{193}. В основе «теории заговора» лежат следующие онтологические принципы. Сторонники конспирологии подчёркивают тезис о возможности рационального постижения исторической процессуальности. Сама история трактуется как движение, соотносимое с определёнными закономерностями, которые могут быть рационально выявлены и осмысленны. Из этого с необходимостью вытекает тезис о дифференциальном характере социально-исторического процесса, с последующим выделением этапов, эпох и периодов. Каждый из подобных этапов, обладая самостоятельным значением и своеобразием, идентифицируется лишь при включении его в общую картину. И, наконец, декларируется тезис о негативной, энтропийной направленности социально-исторического потока, что в совокупности с перечисленными признаками даёт возможность говорить о концептуальной близости «теории заговора» к историософической модели христианства.