Теперь ты меня видишь

В нашу сторону, рассекая мелкие волны, плыл прогулочный катер.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, они все время переглядывались, а на кино им, типа, пофиг было. Не смотрели в телек. Мне это не понравилось. Ну, говорю, пойду я. Типа, надо мне с Бетани встретиться.

— Ты встала?

Кивок.

— Но Майлз не пустил. Сказал, идем в спальню. Я не хотела. Мне пора, говорю, а он меня затолкал и закрыл дверь. Я сказала, что у меня живот разболелся, а он меня пихнул на кровать. Ну, думаю, ладно, дам ему — может, отвяжется.

Она с вызовом посмотрела мне в глаза, как будто говорила: ну же, давай осуждай меня. Скажи, что я сама виновата. Что надо было сопротивляться, а не лежать бревном.

— Понятно. Значит, вы занялись сексом.

— Ага. А тут вдруг дверь открывается. Вижу, стоят еще двое.

— И что ты сделала?

— Ну, закричала. Пошли вон, типа. Сказала Майлзу, чтобы он их прогнал, а он только рот мне рукой закрыл и сказал, чтобы я заткнулась. Потом встал, я тоже хотела встать, а он меня опять толкнул. Ну, и эти двое на меня тоже полезли.

Ладонь Роны лежала рядом с моей на скамейке. Я осторожно погладила ее, но, напоровшись на удивленный взгляд, убрала руку. Прогулочный катер пришвартовался в небольшой речной бухте. Мы молча наблюдали, как члены экипажа набрасывают кольца веревки на гигантские клинья, а пассажиры выбираются на сушу.

— Они тебе угрожали?

Она неуверенно пожала плечами.

— Ну, говорили просто, чтобы я помалкивала. Тогда, типа, отпустят. И больно не сделают.

Катер загружал новых пассажиров. В рассказе Роны меня не удивляло ровным счетом ничего. Я уже не раз слышала эту историю в различных вариациях. Читала бесчисленные протоколы. Все это было мне до жути знакомо.

— И что было дальше, Рона?

— Один встал коленями мне на плечи, сорвал лифчик и положил руки на…

Она, замявшись, опустила глаза.

— Тебе на грудь? — подсказала я.

Она кивнула.

— Прижал меня и говорит, что никогда таких больших не видел. Все время повторял это, пока его приятель меня того… Очень оно было унизительно. Понимаете?

— Понимаю. Ты просила их остановиться?

Она посмотрела на свои ладони.

— Я понимаю, что тебе было страшно. Прости, но я обязана задавать эти вопросы. Я знаю, как тебе тяжело отвечать. Ты можешь продолжать?

Кивок.

— Когда он кончил, они поменялись местами. И все повторилось опять.

— А где все это время был Майлз?

— В кресле сидел. Смотрел.

— Они тебя отпустили после того, как этот третий тебя изнасиловал?

Она посмотрела на меня и помотала головой.

— Нет. Не отпустили. Пришли еще двое.

10

Здесь, под землей, просторно, темно и пахнет тленом, как в соборе какого-то давно вымершего города. На поверхности земли было светло и ясно, около полудня. А здесь… Здесь мрак поглощает все на своем пути, здесь время теряет всякий смысл. Человек в черном медленно движется, и каждое его движение отдается эхом, словно в гигантской раковине. Эхо, приплясывая, улетает вдаль и, наверное, повторяется до бесконечности где-то за пределами слышимости. Эта комната похожа на склеп.

— Прекрасно.

Черная вода, которую от ищущего взгляда отделяют добрых двадцать футов, блестит на свету, как кротовый мех. От нее исходит странный запах — смесь бензина и соли. Такой запах висит облаком над реками во время отлива. Вот только эта вода никуда не движется. Она мертва.

И вдруг — какой-то шум сверху. Там живут создания, привыкшие парить в воздухе. Не то птицы, не то летучие мыши, не то еще кто — сразу не поймешь. В воду падает камень, а может, обломок кирпича. Он не просто булькает — скорее погружается со звуком бьющегося стекла; звук настолько резко вспарывает абсолютную тишину, что воздух, кажется, еще какое-то время дрожит. И снова тихо.

Пока человек в черном занимается своим делом, запахи становятся острее. Запахи человеческого тела, уличных наркотиков, парафина — вернее, не запахи, а их тени. Эхо. Сюда уже много лет не ступала нога человека. Много лет никто, наверное, и не вспоминал, что когда-то здесь жили люди.

И все же здесь, под этим каменным куполом, сохранились следы чьего-то пребывания: подсвечник с куцым огарком, небольшая перевернутая печурка, работающая на сжиженном бутане. Люди обустраивали тут себе жилища из картонных коробок, старых занавесок и предмета, похожего на больничную ширму. Они делили это гигантское пространство между собой, обозначали границы своих владений, возводили стены. Эти сооружения почти целиком сохранились. В вытянутом недостроенном коридоре смогут спрятаться человек двенадцать, если не больше.

Потрепанный отрез полиэтилена шелестит, подхваченный внезапным порывом ветра, и шелест его напоминает хруст костей. За этим отрезом полиэтилена есть проход. Человек в черном отодвигает его, делает шаг.

Здесь уже теснее, но так же холодно, влажно и темно. На полу лежит матрас, а рядом даже стоит старый складной стул.

— Прекрасно, — снова шепчет человек. И еще тише продолжает: — Лэйси, а вот и я.

11