Тепло наших тел

Можно ли винить средневековых знахарей за их методы? За кровопускания, за пиявок, за дырки в черепах? Они нащупывали свой путь вслепую, добивались чуда без помощи науки — но ведь им грозила чума, и они должны были хоть что-то делать. А когда пришел наш черед, ничего не изменилось. Несмотря на все наши знания и технологии, наши лазерные скальпели и системы социального обеспечения, мы оказались такими же слепыми и безрассудными.

Мертвые на арене заморены голодом и едва держатся на ногах. Они, очевидно, понимают, что происходит, но давно потеряли даже тот контроль над собой, который у них оставался. Они бросаются на мальчишку. Тот поднимает ружье.

Снаружи все утонуло в крови, волны уже перехлестывали к нам — стены нужно было укрепить. Мы поняли, что ближе всего к объективной правде то, во что верит большинство, — и мы выбрали большинство и наплевали на остальных. Мы назначили генералов и строителей, полицейских и инженеров, мы отказались от всего лишнего. Мы ковали наши идеалы, пока в них не осталось ни капли нежности и доброты, пока не остался один лишь жесткий каркас, способный выдержать мир, который мы сами для себя создали.

— Не так! — кричит тренер подростку в клетке, который палит по мертвым как попало, пробивает им дырки в груди, отстреливает пальцы и ноги. — В голову давай! Забудь, что там еще что-то есть! — Мальчишка делает еще два выстрела мимо — пули летят в оклеенный фанерой потолок. Самый быстрый из троих зомби выкручивает ему руки и отнимает ружье. Пару секунд мертвый сражается со спусковым крючком, настроенным на распознавание пульса, наконец отбрасывает ружье в сторону и прижимает мальчишку к забору, пытаясь прокусить его зарешеченный защитный шлем. Тренер врывается в клетку и в упор простреливает зомби голову из пистолета.

— Помните, — объявляет он, убирая пистолет в кобуру, — у любой автоматической винтовки, а в особенности у этих старых "мосбергов" отдача дергает ствол вверх, так что цельтесь ниже, иначе все ваши выстрелы уйдут в молоко. — Подобрав ружье, он пихает его обратно в дрожащие руки ученика. — Продолжай.

Мальчишка медлит, потом поднимает ружье и делает два выстрела. Брызги крови и слизи летят ему в защитную маску, окрашивая ее в черный цвет. Он срывает шлем и, тяжело дыша, замирает над двумя трупами, изо всех сил сдерживая слезы.

— Отлично, — говорит тренер. — Прекрасно. — Кто следующий?

Мы знали, что так нельзя. Мы знали, что уничтожаем себя такими способами, каким даже нет названия, и рыдали иногда, вспоминая лучшие времена, Но другого выхода не видели. Мы делали все, чтобы выжить. Мы слишком вымотались, чтобы решить уравнения, скрытые в корне наших проблем.

Шумное сопение у ног отвлекает меня от происходящего за окном. Смотрю вниз и вижу щенка немецкой овчарки. Он сосредоточенно принюхивается к моей штанине. Смотрит мне в глаза. Я смотрю на него. Щенок радостно пыхтит и начинает жевать мою икру.

— Трина, фу!— К нам подбегает маленький мальчик, оттаскивает щенка через дорогу за ошейник и загоняет в дом. — Фу, стыдно!

Трина упирается и с тоской оглядывается на меня.

— Извините! — кричит мальчишка с порога. Я машу ему рукой: ничего страшного.

Рядом с ним возникает девочка. Она тоже останавливается на пороге, выпячивает живот и принимается меня рассматривать. У нее большие, темные глаза и темные волосы, у мальчика — светлые кудряшки. Обоим лет по шесть.

— Вы маме не скажете? — спрашивает девочка. Качаю головой, сглатываю внезапно накатившие

эмоции. Чистые голоса, безупречная детская дикция…

— Вы знаете… Джули? — говорю я.

— Джули Каберне? — переспрашивает мальчик.

— Джули Гри… джо.

— Джули Каберне очень хорошая. Она нам каждую среду читает.

—  Сказки!— добавляет девочка.

Это имя мне не знакомо, но чье-то обрывочное воспоминание за него цепляется.

— Вы знаете… где она живет?