Когда перед глазами Василия перестали мельтешить мерзлые куски торфа, которые он сгребал бульдозером целый день в кучу, и предстали белые, чистые сопки, он хотел вздохнуть полной грудью. Но не смог — от мороза враз слиплись ноздри. Сопки его удивляли всегда. И не только они — все кругом. Зимой здесь все промерзает так, что единственный вид деревьев — чахлые лиственницы становятся хрупкими как стекло. Но летом, чуть снег сойдет и почва начнет оттаивать на положенные ей полметра, — и белки где-то в кустах щелкать начинают, и бурундуки с задранными хвостами друг за другом носятся, и куропачи взлетают… Ко всему живое приспособится, нигде не пропадет. Выжить ему помогает работа. Бурундук на зиму запасы делает, куропатка все лето увалы поягоднее ищет, ну а человек золото моет, дома строит, теплотрассы прокладывает — пропадешь на мерзлоте не работая. Да и не только на мерзлоте.
Торфа, которые и зимой и летом снимал бульдозер Василия с золотоносных полигонов, были разного цвета. Встречались торфа бурые, попадались и синие, сейчас вот были зеленовато-серые. Смотря какой растительностью зарастали поймы древних рек, в которых одна к одной тысячелетиями откладывались золотые песчинки. Но запах стоял на вскрываемых полигонах всегда одинаковый. Василий осторожно втянул в себя струю воздуха и который раз вспомнил очень давнюю картину: он прижался под лавкой к теплой, бревенчатой стене, у него полный рот ржаного хлеба, а перед лицом стоит жбан с квасом. Хлебом и квасом — вот чем всегда пахли торфа.
Василий пробирался вприпрыжку по мерзлым комьям, а ему представлялось, что он идет спокойным шагом по зеленому лугу. И не пар поднимается от развороченной мерзлоты, а легкий утренний туман стелется под ногами. В руках у него ладная бескурковочка, а его сырой след по росе тянется далеко в темную рощу. Сейчас выглянет солнце, потеплеет и трава станет еще ярче, а темный след пропадет совсем…
У Василия на душе стало хорошо — смена кончилась, а в его комнатушке — он посмотрел на часы — сейчас полным ходом греется вода для умывания и кипит чайник.
Он вошел в автобус, у которого дверь, кроме всего, еще и занавешивалась одеялом, и громко сказал: «Приветствую орлов!» Автобус рванул с места, а все весело закричали: «Застегни мотню, холода напустил!» Автобус останавливался еще раза два возле полигонов, где шла вскрыша, — выпускал одних, впускал других, и всех, встречали шутками. Чем сильнее мороз, тем веселее ехать со смены.
На стане, когда слезли, Василия встретил Марувич. Он поманил его рукой, и они пошли к конторе карьера. Василий ничего первый не спрашивал, а тот ничего не говорил. Когда подошли к кабинету главмеха, Василий услышал за дверью:
— А вообще, так… он ничего?
— Ничего, — ответил голос главмеха, — и по моральной части вполне подходящий.
— Здравствуйте, — сказал Василий, переступая порог.
Все вразнобой ответили, и только тогда Марувич пояснил ему:
— С тобой из газеты побеседовать хотят. Расскажи, как живешь, как борешься за подтверждение звания ударника коммунистического труда.
И обратился к молодому парню, сидящему за столом в полушубке:
— Это и есть наш герой. Он же — инициатор соревнования за повышение производительности труда, Василий Иванович Петров.
— Как вы пришли к своей профессии, она вам нравится? — с ходу, деловито начал парень, не дожидаясь, пока Василий переставит стул из центра комнаты в угол и усядется.
«Еще бы, — подумал Василий, — подергай столько лет за рычаги, понравится. Никуда теперь не денешься, если к другому не приучен. Разве по-слесарному только… Нашел где понадежнее, где вернее кусок хлеба, а мечтал летчиком стать. Да ведь нельзя об этом в газету — что, мол, за инициатор, не за мечтой, а за куском хлеба пошел».
— Я с детства мечтал стать бульдозеристом, — сказал Василий.
— В чем секрет вашей безаварийной работы? Что заставило вас выступить с инициативой?
«Когда в голове целый день звон от воя — не до секретов, до дома бы добраться, — подумал Василий. — Не будешь каждый винтик облизывать, или печка откажет — замерзнешь, или в простоях выработка будет ноль». И еще он подумал про звание инициатора. Это значит: с запчастями ему немножко легче. Ну и план насчитывают повнимательнее — и длину откатки записывают и угол подъема. Каждый бы хотел так, на всю свою катушку работать, да не у каждого смелости хватает твердую цифру обещать — вдруг плановики или технари подведут.
— Наша бригада решила высокими результатами встретить двадцатилетие образования прииска. Вот и…
— Не устаете? — спросил парень. — Машина незнакомая, вибрация. Некоторые с непривычки нервничать начинают, ну и… в капремонт.
Думать тут было нечего, и Василий ответил:
— Бывает, и устаю. Но чтобы авария… никогда. Машина тут не виновата — все от человека зависит. Как труд организуешь, состояние души и вообще…
Говорили еще долго. А когда переговорили уже обо всем, и о том случае, Марувич будто ненароком перевел стрелку будильника, и тот задребезжал на столе. Тогда корреспондент закрыл свой красный блокнот и как о само собой разумеющемся спросил: