Территория отсутствия

— А вам и не нужно верить. Вы, Павел Алексеевич, лучше об этом забудьте. Пожалуйста. Если Петр узнает, что я проболталась, он будет очень сердиться.

Впервые в жизни Страхов не знал, как реагировать. То ли его водят откровенно за нос, то ли судьба, расщедрившись, подсунула человека, на котором можно, шутя, заработать немалые деньги. И то, и другое ставило в тупик, но означало, что с этой семейкой скучать не придется. Он всмотрелся в девушку, словно только что ее увидел. Светлые волосы, скромно собранные в пучок, большие черные глаза, смуглая кожа, крупный рот и еще что-то неуловимое, непередаваемое, от чего стоило бы держаться подальше. Эта Наталья явно не так проста, какой хочет казаться.

— Могу поспорить, что и в вас, Наташа, скрыто какое-то чудо, — пошутил он.

— Спорить не нужно, Павел Алексеевич. В каждом человеке есть то, что зовется чудом. — Она ловко выудила градусник и присмотрелась к застывшему ртутному столбику. — Тридцать шесть и девять, замечательно. Что-нибудь хотите?

— А что, кроме обычного чая, вы можете предложить?

— Травяной чай.

— Спасибо, я лучше посплю.

Она согласно кивнула, скользнула к окну, задернула простенькие ситцевые занавески.

— Сегодня солнечный день, — и вышла.

Он проснулся, когда совсем стемнело. Часов в комнате не было, время узнать невозможно. По ощущениям где-то около пяти, хотя зимний день и соврет — дорого не возьмет. Из дверной щели просачивался аромат, от которого, как у собаки Павлова, тут же во рту появилась слюна. Страхов сглотнул, внимательно прислушался — никаких признаков жизни. «Интересно, сколько здесь комнат? А этажей? Есть ли сад? Огород? Баня?» Он совсем не владел информацией, кроме той, какую по крупицам выдавала скупая на слова хозяйка. За приоткрытой дверью послышались легкие шаги, вспыхнул свет. Потом кто-то медленно перебрал гитарные струны. Снова наступила полная тишина. «Неужели эта тихоня еще на гитаре играет? К ее стеганке скорее подошел бы баян». И тут в соседней комнате неожиданно выразительный женский голос негромко запел:

— Я поеду далеко,Не проси, билет не сдам.Города, как мотыльков,Наколю на поезда.Но дороги колдовствоПересилю и пойму:Если любит, кто кого,

Если должен, кто — кому.А вернусь издалекаПод крыло твоей руки,Города у ночникаЗакружат, как мотыльки.И заляжет по углам,И запляшет у лицаС книжной пылью пополам

Их уютная пыльца…

Мелодия чирикала, как беззаботная весенняя птаха, перепархивая с ноты на ноту и заражая беспричинным восторгом. Страхову вдруг показалось, что жить — это счастье, несмотря на переломанные ребра с ногами и предательство тех, кому верил, что зло умножать — значит лишаться радости и надежды, что гораздо веселее шагать налегке, чем тащиться с грузом, и что сорок восемь — отличный возраст для перемен.

В доме опять стало тихо.

— Наташа, спойте еще что-нибудь.

Дверь распахнулась, впустив мятно-молочный запах и свет.

— Я вас разбудила?

— Нет, вы порадовали меня. У вас очень приятный голос. Что вы сейчас пели, Окуджаву? — с поэзией у владельца торгового дома были натянутые отношения. Однако в грязь лицом ударять не хотелось, и Павел Алексеевич брякнул единственное, что пришло на ум.

— Нет, это Виноградов. А с пением мы пока закончим, я приготовила обед. Есть хотите?

— Гречку?

— Мясное суфле и суп с фрикадельками, — улыбнулась хозяйка. — Немного вам можно, даже нужно, будете?

— Тащите, сколько не жалко, — счастливо вздохнул он.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ начался с ванильного запаха, который остался в памяти от первой жены, Наташка часто баловала его пирогами.

После утренних процедур и завтрака (без пирожков?) Страхов почувствовал себя крепким, свежим, как огурец, сорванный с грядки. Конечно, оставались проблемы. Тяготила зависимость, малейшее движение отзывалось сильной реберной болью, в беспомощного обрубка превращали ноги, бревнами подвешенные к спинке кровати. Однако в целом дела продвигались неплохо. А главное — срастались не только кости, заживала душа. В этой скромно обставленной, маленькой комнате он обрастал покоем, как первой щетиной — юнец. И радовался, и гордился, и важничал доказательством своего возмужания. Словом, Павлу Алексеевичу здесь почему-то нравилось очень.

— Я вас потревожу немного, — в комнату ввалилась хозяйка с полным ведром воды и куском мешковины. Закатанные по колено линялые джинсы открывали стройные ноги, в старый свитер спокойно влезли бы еще двое, надвинутая на лоб косынка вызывала сходство с комсомолкой тридцатых годов из старых советских фильмов. И при всем этом она запросто дала бы фору любой голливудской звезде.

— Уборкой решили заняться?

— Прикройтесь одеялом, надо проветрить.