Территория тьмы

Для Вудраффа такой Радж, сколь бы общепризнанным и реальным ни было его существованием, остается лишь досадной помехой: он не отражает истинного характера стремлений британцев. Но то же самое происходит со всеми, кто желает разглядеть в Радже какую-то цель — неважно, благотворную или губительную, — будь то Вудрафф или индиец вроде K. M. Мунши, выпустивший в 1946 году памфлет, чье название, «

Погибель, которую принесла Британия

», делает дальнейшее изложение излишним. Всегда возникает неразбериха: с одной стороны, существовало национальное высокомерие, с другой — искреннее стремление к усовершенствованиям. Так где же правда? Правда — и в том, и в другом, и между ними нет противоречия. Национальное высокомерие было частью той фантазии, что породила «Симпсонз»-на-Стрэнде, и неизбежно усиливалось среди убожества индийского окружения, на фоне полного индийского подчинения. Одинаково усиливалось и другое проявление той же фантазии — дух служения. Таковы были две грани народа, который хорошо знал свою роль и знал, чего ожидают от его английскости. Как говорит сам Вудрафф, есть нечто не-английское, нечто чересчур предумышленное в управлении Раджем. Да иначе и быть не могло. Быть англичанином в Индии значило представать англичанином в преувеличенном виде.

Газетчик в Мадрасе уговаривает меня посетить его лекцию на тему «Шекспировский герой в пору кризиса». Член правления делового предприятия в Калькутте, объясняя, зачем он хочет вступить в ряды армии, чтобы воевать с китайцами, начинает торжественно: «Я чувствую, что защищаю свое право…» — а заканчивает поспешно, с самоуничижительным смешком: «…играть в гольф, когда пожелаю». Не так давно Малкольм Маггеридж написал, что последние настоящие англичане — это индийцы. Это утверждение интересно только тем, что оно признает в английском «характере» порождение фантазии. Моголы тоже оставались в Индии чужеземцами, наделенными не менее буйной фантазией; они правили как чужеземцы; но в конце концов они растворились в Индии. Англичане же, как не устают повторять индийцы, так и не стали частью Индии; и в конце концов они сбежали обратно в Англию. Они не оставили после себя ни благородных памятников, ни религии, одно только понятие английскости как желаемого кодекса поведения (его можно сформулировать так: рыцарство, умеряемое приверженностью букве закона), которое в умах индийцев стало существовать отдельно от факта английского владычества, от вульгарных проявлений национального высокомерия или, скажем, от нынешнего положения Англии. Мадрасский брахман читал

«С террасы»

О’Хары и так выражал свое отвращение: «Ни один добропорядочный англичанин не написал бы такой ерунды». Примечательно, что прежде подневольный народ проводит такое разграничение; примечательно, что именно такой след оставила после себя нация правителей. Такое понятие английскости сохранится, потому что оно — порождение фантазии, произведение национального искусства; оно переживет и самую Англию. Оно же объясняет, почему уход англичан оказался легким, почему они не испытывают ностальгии вроде той ностальгии, которую голландцы до сих пор испытывают по Яве, почему там не было того, что было в Алжире, и почему меньше чем через двадцать лет Индия почти изгладилась из британского сознания: Радж являлся выражением влюбленности англичан не в ту страну, которой они правили, а в самих в себя. Это нельзя назвать по-настоящему империалистической позицией. Это говорит не столько о благотворных или губительных последствиях британского правления, сколько о его провале.

* * *