Территория тьмы

Это была новая автобусная станция. Кашмирцы, выходя из мужской уборной, вытирали руки об занавески, сшитые из современной ткани. Хорошо одетая женщина-попрошайка раздавала всем отпечатанные листовки, где рассказывалось о ее трагедии. Мы ждали.

Что же так влекло Азиза в Гульмарг? Это был курортный поселок с деревянными некрашеными хижинами, рассыпанными по маленькому зеленому лугу среди гор, на высоте приблизительно 900 метров над долиной. С одной стороны луг понижался в сторону долины, переходя в сосновые леса; с другой стороны к нему подступали более высокие горы, в расщелинах которых всегда, даже в августе, побуревшими наносами лежал снег. Мы приехали в дождь. В бунгало наших друзей, у которых мы собирались остановиться, Азиза сразу же отослали в помещения для слуг, и мы увидели его снова только тогда, когда прекратился дождь. Он шагал по грязной дороге, возвращаясь из центра деревни. Походка у него была незнакомая — из-за тяжелых башмаков мистера Батта. (Позже мистер Батт доложил нам — почти прочувственно, — что Азиз испортил его башмаки во время той поездки.) Его улыбка и приветствие выражали чистейшее дружелюбие.

— Как вам нравится Гульмарг, сэр?

Пока мы мало что успели увидеть. Мы видели горы, затерявшиеся в черных тучах, видели пурпурные цветы на влажном зеленом лугу. Мы видели здания и фундаменты зданий, разграбленных и сожженных пакистанцами в 1947 году. Одно большое деревянное здание треснуло от крыши до самого низа, как игрушечное, и до сих пор стояло в запустении, с разбитыми цветными окнами и всеми своими шумами: отличное место действия для кошмара.

Увидел ли Азиз еще что-то? Или, может быть, в Гульмарге жил какой-то его друг? Или тут была замешана женщина? Его настроения так часто менялись в тот день. Утром Азиз был исполнительным гостиничным работником. На автобусной станции, приготовившись к долгому ожиданию, он убрал с лица предвкушающее выражение, и лицо сразу сделалось бессмысленным, почти тупым. Наконец, в автобусе, схватив корзинку с сандвичами, он изобразил послушную общительность. Потом, усевшись на пони, чтобы добраться через сосновый лес в Гульмарг, он принял оживленный и лукавый вид: подпрыгивал в седле, вертел поводья, издавал квохчущие звуки, несся вперед, притормаживал, пугая других пони, которые пускались вскачь. Мне кажется, в Гульмарг Азиза влекли именно пони: наверное, в его жилах все-таки текла кровь наездников. Сидя на пони, даже в этих башмаках, он уже перестал смотреться комично: его просторные, сужающиеся книзу штаны казались уместными: это были штаны наездника. Во время наших экскурсий в последующие дни он никогда не шел пешком, если можно было ехать верхом, — даже на самых крутых, скалистых, опасных тропах; а сидя верхом на пони, он всегда оставался энергичным и с восторгом выкрикивал всякий раз, как у пони поскальзывалась нога: «Оаш! Оаш! Полегче, полегче!» Он сделался разговорчив. Он заговорил о событиях 1947 года и рассказал о налетчиках, которые были до того невежественны, что принимали латунь за золото. И рассказал нам, почему не любит ходить пешком. По его словам, однажды зимой он оставил службу у своего тогдашнего хозяина, жившего по ту сторону долины; денег у него не было, и ему пришлось перейти заснеженный Банихальский перевал пешком. Он заболел, и врач запретил ему в будущем ходить пешком.