Террор

Крозье последовал за ней.

Они ухватились за корни – всего футах в четырех друг от друга, но вода здесь, по счастью, была темной ниже уровня груди, – и София указала на черный провал под путаницей корявых корней, который мог быть входом в нору или просто впадиной на крутом заиленном склоне.

– Это становье, или логово холостяка, не гнездовье, – сказала София.

У нее были восхитительные плечи и ключицы.

– Что? – спросил Крозье.

Он страшно обрадовался – и слегка изумился, – что дар речи вернулся к нему, но остался весьма недоволен странным, сдавленным звучанием своего голоса и тем фактом, что зубы у него стучали. Вода была отнюдь не холодной.

София улыбнулась. Прядь темных волос прилипла у нее к впалой щеке.

– Утконосы роют норы двух видов, – негромко сказала она. – Такие вот – так называемые «становья», по определению отдельных натуралистов, – которыми и самец и самка пользуются все время, кроме периода случного сезона. Здесь живут холостяки. «Гнездовье» же вырывает самка специально для размножения, а когда спаривание происходит, она вырывает еще одну маленькую норку, служащую своего рода «детской».

– О, – сказал Крозье, цепляясь за корень так крепко, как, бывало, цеплялся за какой-нибудь такелажный трос, находясь на высоте двухсот футов на мачте во время урагана.

– Утконосы, вы знаете, откладывают яйца, – продолжала София, – как рептилии. Но самки выделяют молоко, как млекопитающие.

Сквозь воду он видел темные кружки в центре белых полушарий ее грудей.

– Неужели? – сказал он.

– Тетя Джейн, которая, вы знаете, сама немного натуралист, считает, что свои ядовитые шипы на задних лапах самец использует не только для того, чтобы драться с другими утконосами-самцами и незваными гостями, но и для того, чтобы прицепляться к самке, когда они плавают и спариваются одновременно. Вероятно, он не выделяет яд, когда случается с самкой.

– Да? – сказал Крозье и задался вопросом, не следовало ли ему сказать: «Нет?» Он понятия не имел, о чем они разговаривают.

Перехватываясь руками за корни, София приблизилась к нему вплотную и положила прохладную ладонь – на удивление крупную – ему на грудь.

– Мисс Крэкрофт… – начал он.

– Т-ш-ш, – сказала София. – Молчите.

Она перенесла левую руку на плечо Крозье и теперь повисла на нем, как недавно висела на корне. Ее правая ладонь скользнула по груди вниз, провела по животу, по правому бедру, потом снова поднялась к животу и снова спустилась ниже.

– О боже, – прошептала она Крозье в ухо. Теперь она прижималась щекой к его щеке, ее мокрые волосы лезли ему в глаза. – Не ядовитый ли шип я обнаружила здесь?

– Мисс Крэ… – снова начал он. Она сжала ладонь. Она грациозно приподнялась в воде, внезапно зажав между своими сильными ногами его левое бедро, а затем опустилась на него всей своей теплой тяжестью и начала об него тереться. Крозье немного приподнял левую ногу, чтобы лицо Софии оставалось над водой. Глаза у нее были закрыты. Ее ягодицы плотно прижимались к его бедру, а груди – к его груди; правой рукой она принялась ласкать напряженный член.

Крозье застонал, но то был лишь предупреждающий стон, не стон сладостного облегчения. София протяжно, шумно выдохнула, уткнувшись лицом ему в шею. Он чувствовал жар и влагу ее промежности на своем бедре. «Как может быть что-нибудь мокрее воды?» – подумал он.

Потом она застонала в голос; Крозье тоже закрыл глаза – жалея, что не может видеть Софию, но не имея выбора, – а она еще крепче прижалась к нему, двигаясь вверх-вниз частыми резкими толчками, и заработала рукой быстрее – настойчиво, умело и требовательно.

Крозье зарылся лицом в ее мокрые волосы, когда выбрасывал семя в воду, содрогаясь всем телом. Он думал, пульсирующее семяизвержение никогда не кончится, и он немедленно извинился бы перед Софией, если бы мог говорить. Вместо этого он снова застонал и едва не отпустил корень, за который держался. Они оба на несколько мгновений погрузились в воду выше подбородка, пуская пузыри.

Что больше всего поразило Френсиса Крозье тогда (а тогда все на свете изумляло его и ничто на свете не волновало), так это тот факт, что леди столь энергично двигала тазом, столь сильно сдавливала бедрами его ногу, столь плотно прижималась щекой к его лицу, столь крепко зажмуривала глаза и столь громко стонала. Ведь женщины не могут испытывать такое же острое наслаждение, как мужчины? Да, некоторые портовые девки стонали, но, несомненно, потому лишь, что знали, что мужчинам это нравится, – они, ясное дело, ничего не чувствовали.

И все же…

София немного отстранилась, заглянула Крозье в глаза, непринужденно улыбнулась, поцеловала в губы долгим влажным поцелуем, а потом подтянула колени к груди, резко оттолкнулась ногами от корней и поплыла к берегу, где ее одежда покоилась на чуть колеблемом легким ветерком кусте.

Невероятно, но они оделись, собрали и упаковали вещи, навьючили на мула корзины, сели на лошадей и доехали до резиденции губернатора, не проронив по дороге ни слова.