Террористы

Огромная сеть агентов и провокаторов Третьего отделения, среди которых было много добровольцев, действовала во всех слоях и сословиях империи. Выявлялись умонастроения общества с последующим изъятием из него всех инакомыслящих. Тюрьмы, каторга и ссылки не пустовали. Комендант Петропавловской крепости наслаждался, когда говорил многим выдающимся людям николаевского времени о том, что для них давно приготовлены казематы. Третье отделение, подчинявшееся непосредственно царю, вставляло палки в колеса своему конкуренту полиции МВД, но у него не всегда получалось.

Михаил Петрашевский

В 1848 году грянуло дело петрашевцев. На собраниях в квартире дворянина Михаила Петрашевского в Петербурге бывали многие люди, которые обсуждали социалистические теории Оуэна и Сен-Симона, мечтали о лучшем будущем для России и ее народа. МВД ввело в кружок Петрашевского провокатора, что было совсем несложно, ибо в доме принимали всех, и министр внутренних дел, само собой, доложил царю об этом, как о преступлении, угрожавшем существованию империи, но Россию тут же мужественно спасло ее великолепное МВД. Николай I в ярости назвал проспавших революцию агентов Третьего отделения сопливыми псами. Начальник Третьего отделения граф М. Орлов доложил Николаю I, что дело Петрашевского не стоит выеденного яйца. Если государь хочет, он прикажет Петрашевскому больше трех не собираться, вот и все. Царь еще был под впечатлением европейской революции 1848 года, которую он сам и подавил, заработав на века позорный титул «жандарма Европы». Какие там еще собрания! Всех арестовать!

В ночь на 23 апреля 1849 года сорок восемь человек, когда-нибудь заходивших в квартиру Петрашевского, были арестованы совместными группами Третьего отделения и МВД. С этого года началось активное выдумывание и создание псевдо-тайных обществ, и они появились по-настоящему. Петрашевцев надо было обвинить хоть в чем-то, кроме мечтаний и разговоров. Вскоре все общество с очередным изумлением читало копию приговора будущему гению России Федору Достоевскому с резолюцией Николая I: «Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив копию с преступного письма литератора Белинского, читал это письмо в собраниях. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева «Солдатская беседа». Военный суд приговорил отставного инженер-поручика Достоевского за недонесение лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Николай I надписал на приговоре: «На четыре года на каторгу, потом рядовым; помилование объявить лишь в ту минуту, когда все будет готово к исполнению приговора». Двадцать петрашевцев приговорили к смертной казни, еще месяц продержали в казематах, чтоб эти разговорчивые помучились ожиданием смерти, потом привезли на Семеновскую площадь Петербурга, огласили приговор, связали, надели на головы мешки, выстроили напротив расстрельную команду, клацнули ружейными затворами, остановили казнь и отвезли осужденных в сибирскую каторгу. Великий писатель Михаил Салтыков-Щедрин в холодной ярости писал о николаевском времени и царских холопах: «Зависть и жадность у вас первого сорта. Так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир. Вот почему вас везде ненавидят. Каждый убежден, что при одном вашем появлении должна умереть любая мысль о свободе».

В России началось быстрое отчуждение карающей власти и общества. Любое неофициальное мнение раздувалось как событие чрезвычайной важности, подрывающее устои империи. Все, что было чуть выше дозволенного, вдруг объявлялось страшным преступлением. Всех, кто возмущался, тут же вели на допрос в Третье отделение, спрашивая их: «Откуда вы заимствовали свободный образ мыслей – от общества, от внушений других, от чтения книг и рукописей, и каких именно?» Цензура сошла с ума. Поэт называл улыбку любимой небесной. Цензор стихи запрещал, потому что женщина недостойна подобного сравнения. Поэт писал, что нежный взгляд возлюбленной ему дороже всей вселенной. Цензор стихи запрещал, потому что во вселенной есть еще цари и законные власти, которыми должно дорожить. Император Николай I собирал совещание высших сановников для обсуждения вопроса: «Должны ли мы считать французскую революцию революцией? Можно ли печатать в России, что Рим был республикой, а в Англии конституционное правление? Может быть лучше писать и думать, что на свете не было и нет ничего подобного?»