Террористы и охранка

Зная, что за ним охотятся, Гершуни принял все меры предосторожности, чтоб не попасться в руки полиции. Вместо того чтоб доехать до самого Киева, он сошел на одной из пригородных станций. Но там его уже ждали пять охранников, которые арестовали "го и препроводили в киевское охранное отделение, где один из главных чиновников встретил его, прямо называя по имени (арестовавшие его сыщики сами не знали, с кем они имеют дело). Гершуни сразу овладели смутные подозрения, он понял, что кем-то был выдан, но его подозрения были беспредметные, не падая ни на одно определенное лицо. В своих "записках" он рассказывает, что за ним не было никакой слежки и что, видно, он был арестован по приказу и указаниям, полученным свыше. Он не скрывает дальше своего недоверчивого отношения к правительственной версии, согласно которой его арест произошел будто бы благодаря доносу какого-то студента, случайно узнавшего о его приезде в Киев и продавшего свой секрет жандармам за крупную сумму денег.

Преданный военному суду Григорий Гершуни держал себя на суде так, что вызвал восхищение даже у злейших своих врагов. Какой-то великий князь, внимательно следивший за процессом, воскликнул в присутствии своих приближенных: "Этот еврей - герой", а один из судей заявил:

"Вот человек".

Гершуни был приговорен к смертной казни. Но самодержавное правительство почему-то не сочло нужным привести в исполнение этот приговор, и несмотря на то, что Гершуни решительно отказался просить помилования, как это ему предлагали, смертная казнь была ему заменена бессрочным заключением в Шлиссельбургскую крепость, откуда через несколько лет он был переведен в Сибирь.

Об обстоятельствах, при которых совершилось покушение на губернатора Богдановича, существуют самые разнообразные и противоречивые данные. Если верить заявлениям Лопухина, сделанным им Борису Савинкову во время их свидания в Лондоне, департамент полиции, как учреждение, не был предупрежден нисколько о том, что затевалось в Уфе. В своих показаниях на суде Лопухин подтвердил это свое заявление. Возможно, мы эту гипотезу не считаем исключенной, что полицейская банда, во главе которой находился Рачковский, была - в этом случае, как и во многих других,- хорошо осведомлена, но скрывала от директора департамента и от правительства дело, сулившее ей несомненные выгоды. Рачковский и К° всячески избегали сообщать что-либо уфимской охранке, преследуя свои особые цели, и тем позволили террористам привести в исполнение задуманный ими террористический акт. Впрочем, во время прений на своем процессе Лопухин заявил по этому поводу, что Азеф "не был в непосредственном распоряжении департамента полиции... и что сношения с ним имели исключительно Рачковский и Ратаев"1.

Убийство Богдановича и последовавший затем арест Гершуни знаменуют собою конец первого периода террористической деятельности Азефа. До тех пор он разделял власть вместе с незабвенным Гершуни, своим "ближайшим другом", которого он упрятал сперва в Шлиссельбургскую крепость, потом в Акатуйскую каторжную тюрьму, в Сибири. С устранением Гершуни верховное, единоличное и полновластное руководительство "боевой организацией" переходит исключительно к нему.

Отныне вся партия в руках Азефа.

1 Существует другая интерпретация этих фактов. Она основана на записке, оставленной недавно умершим начальником киевского охранного отделения генералом Новицким.

Покушение, по мнению Новицкого, было подготовлено в Киеве. Гершуни жил в этом городе. Он занимал меблированную комнату у одного портного, родная дочь которого принадлежала к революционной организации. Гершуни был влюблен в эту девушку, и она, казалось, отвечала ему взаимностью (sic!). Он от нее ничего не скрывал, точно так же как и от ее отца, на которого он смотрел как на будущего своего тестя и который выражал глубокую преданность революционным идеям.

Портной и его дочь были секретными агентами полиции. Каждый вечер, смотря по обстоятельствам, он или она являлись к генералу Новицкому и докладывали обо всем, что делал или предполагал делать Гершуни.

Нужно прибавить, что Гершуни в это время уже был известен полиции как организатор покушения против покойного министра внутренних дел Сипягина.

В одном из своих писем к жене, относящихся к этому периоду и представляющих яркий образчик двоедушия и лицемерия, он пишет:

"Какое несчастье, что в нашей революционной партии так мало инициативы. Приходится все делать самому; когда меня нет,-все делается спустя рукава. Думаешь, что имеешь дело со взрослыми, разумными людьми,- на самом же деле это мальчишки... Я был в Москве, виделся кое с кем из стариков, но и там все разговоры, разговоры, а дела мало... Больше болтают, чем делом занимаются... А то, что делается,- делается со страхом и колебаниями"...

Мы в следующие главах увидим, каков был на деле сам автор этих строк, столь чудовищным образом воплощавший в себе идею террора.

У Новицкого была, таким образом, возможность следить шаг за шагом за приготовлениями покушения против губернатора Богдановича.