Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Сверток вызвал во мне отвращение – я жалел, что взялся за эту работу: пусть бы неведомая судьба так и дремала в земле. Но потом, встряхнувшись подобно псу, ухватился за ткань и рывком развернул ее. Блеснуло и чуть не упало на землю золото. Тут меня осенило, что нельзя ронять подобные вещи – это может быть недобрым предзнаменованием. Долго я думаю, но делаю быстро, и мне удалось подхватить предмет на лету. И тут лишь я осознал, почему он не должен был упасть: в руке моей оказался меч.

Ткань защитила его эфес от земли. Я увидел, что он богаче, чем у моего деда. Под рукой моей переплетались змеи, головы их, разойдясь, охраняли руку, а хвосты оплетали клинок, пусть и позеленевший от времени, но тем не менее выдававший руку искуснейшего кузнеца. Я подумал: «Эллинский длинный меч. Выходит, что отец мой хотя бы из благородных».

Итак, худшие страхи мои улетучились. Впрочем, вместе с самыми пылкими надеждами. Все это время в самой потаенной глубине моего сердца я надеялся, что Посейдон сжалится и признает меня. А потом подумал: «Тот старик во дворце знал все это, еще когда я был во чреве матери. И если бы он оставил меня в покое и не забивал мою голову детскими сказками, сегодняшний день принес бы мне счастье. Это по его вине рот мой сегодня ощущает вкус пепла».

Я вновь поглядел на ткань. В ней было что-то еще. Пара сандалий, попорченных плесенью. Они были усыпаны аметистами, а пряжками служили змейки, выкованные из золота. Я снял собственную сандалию и приложил к найденной. Она оказалась чуть-чуть длиннее. «Вот как! – подумал я. – Ставлю весь Трезен против гнилой фиги, я поднял этот камень тем же способом, что и он». Тут я расхохотался, но в моем смехе был гнев.

Я извлек рычаг и позволил камню упасть. Но прежде чем отправиться в обратный путь, вспомнил про Аполлона и обещал ему оленя, если он ответит на мою молитву. Этот бог благороден, и не следует скаредничать перед ним даже в гневе.

Внизу, во дворце, все еще лишь начинали первые утренние дела. Ощутив голод, я съел целую лепешку с половиной сот. А потом, с мечом у пояса, отправился к комнате матери и поскребся возле двери.

Она только что оделась, и служанка причесывала ее. Мать взглянула сперва на мое лицо, потом на пояс и отослала служанку. Возле ее кресла стоял небольшой столик с гребнями и зеркалом. Она улыбнулась и сказала:

– Хорошо, Тесей. Значит, бог послал тебе сон?

Вздрогнув, я посмотрел на нее. Однако никто не спрашивает жрицу, как она узнает тайну.

– Да, мать, – проговорил я. – Я нашел и его сандалии. Кто он был?

Она приподняла брови, тонкие и густые, как перышки пустельги, и лишь слегка распушенные у переносицы.

– Что? Почему ты решил, что он мертв?

Я умолк, поскольку неосознанно надеялся именно на это. Гнев мой шевельнулся диким зверем, запертым в клетку.

– Хорошо, – сказал я. – Мне достался от него подарок, первый за семнадцать лет, однако для этого мне пришлось изрядно попотеть.

– На это была причина, – отвечала она, взяла гребень, перебросив вперед волосы. – Он сказал мне тогда: «Если у нашего сына не хватит силы, ему потребуется ум. Ну а если не будет ни того ни другого, пусть будет тебе хорошим сыном в Трезене. Пусть живет с тобой. Незачем посылать его в Афины на верную смерть».

– В Афины? – удивленно переспросил я: для меня это было всего лишь слово.

Она отвечала с легким нетерпением, словно я должен был и сам это знать:

– У деда твоего отца слишком много сыновей, а у него самого их нет. Ни одного года не мог он провести на своем троне в покое, как и его отец. – Она поглядела мне в лицо, перевела взгляд на волосы, которые расчесывала. – Ну же, Тесей. Или ты думаешь, что вожди и простая знать носят такие мечи?

В голосе ее слышалась девичья резкость, словно бы она пыталась скрыть собственную застенчивость. И я подумал: «Возможно, и так. Ей сейчас тридцать три года, мужчина прикасался к ее телу восемнадцать лет назад». И, рассердившись на нее еще больше, чем на себя, спросил:

– Как его зовут? Должно быть, я слышал это имя, но позабыл его.

– Эгей, – отвечала она, словно вслушиваясь в себя. – Эгей, сын Пандиона,[37] сына Кекропа.[38]

Все они – семья Гефеста,[39] владыки земного огня, сочетавшегося с Матерью Део.

– С каких это пор семя Гефеста сделалось выше Зевсова? – сказал я и подумал при этом о всех трудах, которые совершил ради этого человека, считая, что стараюсь для бога. – Для него более чем довольно, что ты родила ему. Почему он оставил тебя здесь?

– Этому была причина, – вновь отвечала она. – Мы должны отыскать корабль, чтобы отослать тебя в Афины.

– В Афины? О нет, мать, это чересчур далеко. Прошло семнадцать лет после его ночных развлечений, и он ни разу не заехал сюда, чтобы посмотреть, чем они закончились.

– Довольно! – вскричала она, царевна и жрица, с прежней пылкостью.

Я устыдился себя самого и, подойдя к креслу, поцеловал ее в голову.